Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Ксения метнула сверкнувшими глазами на отца:

– Разве этого ждал от тебя человек? Ты думаешь, он на немцев не нагляделся? А ты, получилось, ответил, что они – борцы с безбожниками!

Отец не без строгости охладил:

– Потише! Приструним себя. – Поднял руку, призывая к молчанию, выдержал паузу. – Эти бури и в моей груди бушевали. Утихли – благодаря молитве и Провидению.

Он стал наставлять: один у нас враг: и у немцев, и у русских – враг рода человеческого. Ловко умеет играть на самом бережном в человеке, в правду-истину рядиться. Вот о чём не след забывать, когда, например, услышишь в устах коммуниста выражение «святое чувство Родины». Что для них свято – всё святое изгадивших? Однако многие слушались их и приумножали мерзость.

– Потому к ним относится сказанное в Книге пророка Иеремии… – попросил Ксению подать Библию, нашёл страницу, прочитал, как часть народа Израилева и его цари отступились от Бога, насаждая идолопоклонство и творя зло, и тогда Иерусалим был осаждён иноземцами. Господь послал к израильтянам пророка, дабы тот передал им: «Кто выйдет и предастся Халдеям, осаждающим вас, тот будет жив, и душа его будет ему вместо добычи».

– Предастся Халдеям, – повторил священник, – то есть врагам-иноземцам. Можно ли такого человека предателем назвать?

– Мне надо одной побыть, подумать, – произнесла, покраснев, взволнованная Ксения.

Пошла в свою комнату, отец проводил напутствием:

– Это место в Книге пророка Иеремии прочти тридцать три раза.

Во второй половине апреля сорок третьего года Псков принимал Андрея Власова (19). Эта фигура была крайне интересна для Лонгина, которому не терпелось узнать, правильно ли он понимает, почему советский генерал-лейтенант стал сотрудничать с немцами.

Гость оказался необыкновенно высок, выше отнюдь немаленького фабриканта, которого представили ему в городском управлении в числе местных первых лиц. Костюм на Власове шился не на него, и это при очках с толстыми стёклами придавало его облику что-то добродушно неуклюжее.

– Я хоть и военный, но не хочу, чтобы передо мной стояли строем, – пригласил он улыбнуться собравшихся в зале, и некоторое напряжение, каким попахивало перед встречей, рассеялось. – Сядьте все, пожалуйста, а я постою, – добавил он кротко, вызвав у Лонгина впечатление: добрый чудаковатый Андрей Андреевич – разве же не желанный гость в любой компании?

Но тут как бы по обязанности показывая суровость или, скорее, то, что даётся она ему непросто, Власов произнёс раздельно:

– От-вет-ствен-ность! Тот зовущий долг… – он замолчал и после паузы промолвил смягчённо, с отмеренной долей торжественности: – Я говорю о Русском Освободительном Движении… – стоя под острыми любопытными взглядами, нестарый ещё человек словно бы скромно потупился и совсем уже мягко поделился: – Движение возложило на меня непосильную, может быть, ответственность – выступать от его имени, ратовать за святую борьбу, за то, чтобы чистые руки принимали заветы, дошедшие до нас от Александра Невского и Димитрия Донского...

Поговорив в таком духе чуть больше получаса, генерал пленил слушателей. Василий Иванович С., сидевший рядом с Лонгином, прошептал:

– Видел я начальников – ни у кого не было такого дара задушевности! Чтобы человек эдакой цены и не взял эту роль?!

Лонгин попросил Василия Ивановича сказать Власову, чтобы тот не вздумал отказаться от приглашения поужинать. Городской голова, слушая просьбу, приподнял брови, показав, что понимает её важность, и прошептал с видом, будто обещает что-то рискованное:

– Для вас чего не сделаю… только бы вы не забывали.

Когда генерала обступили русские, молодой человек с несколькими немцами стоял рядом и увидел, как городской голова, приглушённо говоря что-то, указал на него гостю. Тот подошёл, ответил на приглашение улыбкой удовольствия:

– Истосковался я по русскому быту.

– А мне хотелось бы послушать вас наедине… – проговорил с ноткой лести Лонгин.

– Три человека, маленькие чины, от меня ни на шаг не отходят, – сказал, посмеиваясь, генерал, – но если их можно будет поместить через комнату от нашей, мы с вами потолкуем без чужих ушей.

Из городского управления он поехал в лагерь военнопленных, побывал на предприятии Лонгина, сопровождаемый хозяином, после чего переступил порог его квартиры.

– У нас с вами дела да дела, а людям надо поесть, – Власов словно бы сделал внушение молодому человеку, тот шутливо-церемонно поклонился и пригласил троих приехавших с генералом в столовую, самого же его повёл в свой кабинет.

Ужин был приготовлен на славу, но генерал покачал головой:

– Не соблазняйте! Дайте чисто русской жизнью пожить… сейчас великий пост.

Лонгин развёл руками: «дело-де ваше» и с ехидством ожидал, как поведёт себя Андрей Андреевич, который кинул взгляд на водку в хрустальном графине с льдисто блестевшими гранями, с высоким горлом:

– А от мамочки всё-таки не откажусь!

Хозяин не сдержал смешка, и гость промолвил с ноткой виноватости, как бы распахивая душу:

– В своё время я учился в семинарии, а там, сказать вам, царило... словом, я усвоил разницу между внешней формой и тем, что под нею. Я был не лучше других, и ныне совестно вспоминать о многом... Почему? Потому что жизненный опыт непререкаем: жить без веры нельзя!

Лонгин, который жил своей собственной верой, не знающей постов, заметил, когда стопки были осушены: «Вот уже и проехали первый тост!»

Андрей Андреевич хрустко разжевал солёный груздь, извлёк из нагрудного кармашка мундштук: вещица была скрупулёзно сработана из цветной пластмассы.

– Подарок, который изготовил для меня пленный боец, – проговорил веско, вставил в мундштук папиросу. – Красноармеец, запертый в лагере, искал и подбирал материалы, вытачивал и отшлифовывал каждое колечко. Какое чувство вкладывал он в свой труд? Надежду, что сможет вернуться на родину не с клеймом труса и его после немецкого концлагеря не засадят в сталинский. Я стараюсь, чтобы надежда сотен тысяч таких, как он, сбылась.

Лонгин оценил аргумент на «отлично». Генерал изучающе смотрел на него сквозь очки.

– Итак вы с немалым успехом работаете на немцев? – произнёс с подковырочкой.

«Теперь меня щёлкают по носу как не имеющего подобного аргумента», – сказал себе молодой человек. Он хотел быть проще. Собрался поведать, что верит в свою звезду, и коли она ему осветила его пути в месте, где до немцев был всего шаг, он просто пошёл за звездой. С приятной учтивостью начал:

– Видите ли, я не торопился к немцам, но после того как отнеслись ко мне наши… – и вдруг смутился, замолчал.

– Я вас прекрасно понимаю, – Власов щёлкнул зажигалкой, поднёс огонёк к папиросе и закурил. – Вы думали об одном: чтобы наши не погнали вас под пули. А перейдя к немцам, вы увидели, что им нужны ваши услуги. Тут уж будь не промах.