Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

– Обязательно напою малышку! – шепнула ему.

Он попытался не пустить Ксению, но та, не услышав слова Клары, легко и твёрдо сказала:

– Без волнений, пожалуйста! Мне не нужна опека!

И оказалась за столом между Кларой и тощей Керстин. Зашёл разговор о качествах сыров, Лонгин вместе со всеми смеялся шуткам, и вдруг Керстин, чья худоба и развинченность были по-своему так действенны, предложила тост за кого-то, чьё имя пока не называла. Лонгину мигом вспомнилось, как она восхищалась им, когда их постель бывала мокрой от пота!.. Сейчас она – само воодушевление – говорит о неком истом герое, созданном не для шумихи, но для того, чтобы его усилия вели к победе. Глаза женщины пылко блестят, из рюмки, зажатой костлявыми пальцами, проливается ликёр. Упорядоченно и без малейшей жёсткости звучит немецкий, фразы ясны, как раскрытая ладонь. Она предлагает выпить за человека, принадлежащего к титанам, которые непревзойдённо делают своё дело.

Лонгин знал, что Ксения понимает по-немецки, и терзался: немка выдала свою связь с ним. Сейчас прозвучит его имя...

– За Гебхарда Блюхера, победителя Наполеона! – провозгласила Керстин.

Молодой человек отвёл от неё потухший взгляд, и тут девочка, нашедшая его глаза, направила на него указательный пальчик и быстро пригубила рюмку.

В эту минуту, когда все поднимали рюмки и пили, никто больше не удостоил его вниманием. Клара охмуряла представительного с седыми висками капитана строительных войск, Беттина сидела среди выздоравливающих раненых. И лишь в глазах девочки он, Лонгин, заслуживал всего того, что можно было сказать о Блюхере, о Наполеоне, о ком угодно.

«Моя суженая!» – мысленно повторял он.

Клара пыталась поднести к её губам рюмку «бенедиктина» – Ксения смотрела на женщину холодно-скучно, наконец, та отступила, чтобы сказать Лонгину: «Ничего у тебя не выйдет с чёртовой крошкой! Она ждёт драгоценностей от парижских ювелиров».

Комендант распорядился раздать одноразовые пропуска для ночного хождения всем тем, кто, в отличие от Лонгина, не имел постоянного пропуска; пьяные и полупьяные гости выходили в ночь, которая так и не разразилась грозой. Тишь была тягостно-безветренной, пахло пылью.

Молодой человек вёл девушку под руку. На перекрёстке, откуда до его дома было чуть больше квартала, она просто и спокойно обратилась к нему на «ты»:

– Пойдём к тебе?

Ему стало не по себе. Представляя, кем она видит его, он не смел погружать её и себя в то, что проделывалось в его квартире несколько часов назад. Осторожно поцеловал её висок, её жаркую щёку, мочку уха:

– Не будем сходить с ума. Родители до утра изведутся...

Она встала к нему спиной, произнесла тихо: когда комендантский час застаёт её у подруги, она у неё ночует. Он мягко возразил: на этот раз она ушла не к подруге, а с ним... Обнимая её сзади, прикасаясь ладонью к её животу, прошептал:

– Я очень уважаю твоих родителей, а по их убеждению кое-чему надлежит произойти после свадьбы…

Она ждала. Его руки загуляли по её телу, и тогда она играючи вырвалась. Они поспешили в городской сад и до предрассветного часа занимались тем, что она ускользала, а он ловил её, ласкал, целовал, истомлённо прижимал к себе, чтобы вдруг опять дать ей вырваться и преследовать её снова.

Лишь осенью Лонгин сказал мысленно: «Жертва принесена». Почти два месяца выносил он воздержание и в день их очередной встречи чувствовал дразнящую лёгкость от проведённых в одиночестве ночей.

Солнце слабо, но пригревало, он и она были у реки, вдоль которой тянулось то, что в старину представляло собой крепостной вал. Из земляной насыпи там и тут выступали глыбы, будто почерневшие исполинские кости. У воды лежали серо-зеленоватые мшистые стволы былых древесных гигантов. Меж ними округло выдавались из илистой почвы великаны-валуны, тоже обросшие густым мхом.

Молодой человек забрасывал удочки, Ксения прохаживалась возле – бранила немцев, радовалась слухам об их поражениях, мечтала, что Красная Армия повернёт оружие против НКВД, Сталина. А мужчине страстно хотелось, чтобы этот мелодичный горячий, чувственный голосок вещал о нём... Лонгин начинал тоже поругивать немцев, рассуждая, что партизаны-антибольшевики будут посильнее партизан-коммунистов... Уж он-то знает – Ксения догадывается совершенно верно.

Девушка зачарованно слушала. В длинном кожаном плаще, перехваченном тугим поясом, она уселась на лежащий ветхий ствол. Лонгин не без пафоса произносил: с какой охотой работал бы он не с немцами, а с русскими – не красными, конечно.

– Но среди немцев у вас столько приятелей! Вы от них не отойдёте! – с тревожной злостью вскричала Ксения.

Он вскочил на огромный валун – каким упоённым взглядом она снизу смотрела на него, восклицавшего:

– Немцы, русские, кто-либо ещё... Что такое они все? Ты же чувствуешь мои возможности! Есть вот! – он направил указательный палец себе в грудь. – А остальное – только фон из стран и войн.

– Но не Родина! – воскликнула она жалобно, со слезами. – Спаси Россию! – просила так, точно в эту минуту в реке тонула собака и Лонгин мог вскочить в лодку и вытащить её из воды.

«Да я для неё поболе России!» – объял его непередаваемо возвышающий порыв. Он спрыгнул с валуна, девушка вскочила с колоды навстречу ему, уголки её влажного рта дрогнули, растягиваясь, глаза потемнели.

Он обнял её, почти бегом они направились к нему домой. Нетерпеливо раздевшись, затеяли борьбу на постели, он согревал её груди ладонями:

– Чьё это?

Ксения захлёбывалась сумасшедшим смехом:

– Твоё! Твоё!

Он брал в рот сосок, щекотал языком, а рука скользила по её животу вниз:

– Попка ваша под шёлком тугая. Поддеваю я пальцами ткань, вам теснящие снять помогая, взять готовясь медовую дань. Помассировав чуткое место – для тебя, покрасневший жених, – я дразню нетерпенье невесты, тормозя между губ наливных.

Лонгин выдыхал с грудным рокотком:

– Пухленькие нижние губки! Что они так сжались? Кто их раздвинет?

Заласкав ртом её невинный тюльпан, так что остро разогрелась глубь, он лёг навзничь, и, когда она оказалась сверху, приподнял её, повернул к себе спинкой и помог усесться на пах. Она приподнялась, упираясь коленями в постель по сторонам от его туловища, двигая попкой, пристраиваясь. Он поглаживал, щупал, пощипывал её булочки, снизу вправляя торчащий сук меж губ и произнося:

– Меж двух долек апельсина закрутела сласть малины, кто там колышком стоит и по яйца будет вбит?

Она сквозь плач хихикнула, ей было предоставлено призывать всё её мужество в напоре на фаллос. Стонала, вскрикивала, замирала… поддерживаемая опытными руками, вновь приподнималась… Он налюбовался на её ягодицы, которые напрягались, вздрагивали и чуть расслаблялись, чтобы снова напрячься. Попка после каждого подъёма оседала ниже, ниже, поясничка всё более прогибалась.