Лея Любомирская - Лучшее лето в её жизни

– Ну, допустим, к ампутации тебя пока никто не допустит, – возражает Маргарида. – Ты вообще пока оперировать не должен был. Твое дело – ассистировать и ума набираться.

– А у ассистентов? Не вырастает?

Старшая медсестра отрицательно качает головой.

– Почему?

– Это вопрос ответственности, – туманно отвечает она и внезапно улыбается. – Ну что ты так переживаешь, мальчик? Ну, не предупредили тебя. Бывает. Меня в свое время тоже не предупредили. Пациентка мне нервная попалась – дернулась, и я иглу сломала. Так у меня на жопе вот такой синячище вскочил! – Маргарида Тавареш раскидывает руки, показывая размеры синячища. – Я неделю сесть не могла! А ты умничка, все сделал прекрасно – я же вижу. И штука эта отпадет, как только пациенту твоему швы снимут. Вот если бы ты где-то напортачил, салфетку бы в пациенте забыл, еще что-то в этом роде… А когда у пациента все без осложнений, то и у доктора тоже все проходит без проблем.

– Это называется – без проблем? – Инасиу косится на марлевый прямоугольник на животе и тут же отводит глаза. – А как тогда выглядят проблемы?

– По-всякому, – лаконично отвечает старшая медсестра. – Так что не жалуйся.

Инасиу встает с кушетки, но в животе что-то дергает, и он снова усаживается.

– А кто должен был меня предупредить? Куратор?

Маргарида Тавареш молча кивает.

– А где он вообще? – обиженно интересуется Инасиу. – Когда их величество соизволят появиться? Вы в курсе, что он даже не позвонил! Я его с самого утра ищу, это же он должен был резать этот чертов…

Медсестра подходит к тумбочке и начинает подчеркнуто деловито в ней рыться. Инасиу снова становится не по себе.

– Что с ним? – почти шепотом спрашивает он.

– Пациент у него умер, – не поворачиваясь говорит Маргарида Тавареш. – На столе. Судя по последствиям, по его вине.

Инасиу хочет сказать медсестре, что тазик со льдом ему все-таки не помешает, но не успевает – кушетка куда-то уплывает, и он, потеряв сознание, падает лицом вперед.

– А вот и наше светило, надежда отечественной хирургии! – ехидно говорит молодой хирург Педру Лопеш. – Ну, как дела? Не отрастил себе еще пару-тройку аппендиксов?

Лопеш всего на пять лет старше Инасиу, и Инасиу ненавидит его до глубины души. Каждый раз, когда Лопеш входит в операционную, Инасиу надеется, что тот где-нибудь ошибется и проведет месяц-другой в реанимации. Но увы. Педру Лопеш отличный хирург и после самой сложной операции отсутствует самое большее два дня.

– Смотри, ты не отрасти, – огрызается Инасиу, но Лопеш его не слышит: он поймал проходившую мимо хорошенькую стажерку и что-то ей шепчет на ухо. Стажерка краснеет и хихикает.

– Не дуйся, – говорит кто-то, и Инасиу резко поворачивается. За его спиной стоит заговорщицки улыбающаяся старшая медсестра Маргарида Тавареш.

– Знаешь, что сейчас будет делать наш дорогой доктор Лопеш? – со значением спрашивает она. Инасиу хочет сказать, что его это совершенно не интересует, но она уже продолжает: – Доктор Лопеш сейчас будет делать обрезание. К нам везут мальчика с острым фимозом – только что позвонили из диспетчерской.

Вспугнутая громким смехом стажерка срывается с места и убегает. Педру Лопеш недовольно оборачивается. Посреди коридора стоят старшая медсестра Маргарида Тавареш и интерн Инасиу Жозе Пештана и, хлопая друг друга по спине, хохочут до слез.

Однажды зимним утром лейтенант от инфантарии Бруну де Соуза Диаш проснулся, томимый сильной головной болью и нехорошими предчувствиями.

Не открывая глаз, лейтенант похлопал рукой по тумбочке, пытаясь нащупать бутылку с минеральной водой. Бутылку он не нашел, но зато свалил с тумбочки будильник. Когда в голове отзвонили колокола, вызванные грохотом упавшего будильника, лейтенант Бруну Диаш решил прибегнуть к посторонней помощи.

– Тереза… – слабым голосом позвал он. – О Тереза!

– Что тебе надо? – нелюбезно отозвалась жена со своей половины кровати.

– Спаси меня, Тереза, – как можно жалостливее попросил лейтенант и завозился в постели. – Принеси водички и аспирину!

– Сам возьми, – еще нелюбезнее буркнула жена.

– Сам не могу, – просипел Бруну, прижимая ледяную руку к горящему лбу. – Умираю…

Кровать заскрипела, и Бруну с облегчением понял, что Тереза встает.

– На, – спустя минуту сказала она, со стуком ставя на тумбочку стеклянную бутылку. От этого стука в голове у Бруну что-то болезненно заныло, но лейтенант даже не поморщился, чтобы не рассердить жену.

– Спасибо, любимая, ты ангел! – произнес Бруну, с трудом разлепляя глаза. Держась за голову, он сел, отвинтил пробку с маленькой зеленой бутылки и с наслаждением отпил больше половины. Потом вытащил из принесенной Терезой упаковки две таблетки растворимого аспирина, разломал, кинул в бутылку, закрыл горлышко ладонью и хорошенько встряхнул. Потом отнял ладонь от горлышка, зачем-то понюхал пузырящуюся воду, зажмурился и одним глотком допил до конца.

– Бррр, – сказал он, передернувшись. – Тереза, ты спасла мне жизнь. Проси чего хочешь!

– Я все время прошу только об одном! – мрачно ответила Тереза, выходя из комнаты. – Чтобы ты пил меньше!

– Это называется – хотеть невозможного, – пробормотал себе под нос Бруну, нащупывая ногой шлепанцы.

Встав с кровати, он со стоном потянулся, несколько раз взмахнул руками и подошел к зеркалу.

– Доброе утро, господин лейтенант, – поприветствовал сам себя Бруну, одергивая пижамную куртку и придирчиво разглядывая свое долговязое отражение. Отражение было слегка желтоватым и потрепанным, но все еще довольно привлекательным. Вот только в районе головы наблюдалась некая несообразность.

«Зарос я сильно, что ли? – подумал Бруну, берясь рукой за сизый щетинистый подбородок. – Или, может, стричься пора?»

Бруну повернул голову и, скосив глаза, попытался взглянуть на себя в профиль. Ощущение несообразности не пропало и вроде бы даже усилилось.

Бруну поискал расческу, но не нашел, отступил от зеркала, вытащил из шкафа коричневый форменный берет, лихо натянул его на голову и похолодел: руки соскользнули с головы, не встретив привычного сопротивления. У Бруну возникло абсурдное ощущение, что у него нет ушей.

Лейтенант нервно засмеялся и вернулся к зеркалу, но посмотреть решился не сразу.

Вначале он поскреб ногтем какое-то пятнышко на пижаме. Потом покрутил пуговицу. Потом еще раз поскреб пятнышко.

И только после этого глубоко вздохнул и с отчаянием человека, впервые прыгающего с парашютом, в упор уставился на свое отражение.

Ушей не было.

С кухни запахло свежесваренным кофе, и в комнату заглянула Тереза с бутербродом в руке.