Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик

Она снова накинула одеяло и выскочила в ночь. Сунула босые ноги в короткую кирзу и пошла через опушку, к месту быстрой нужды.

— Понял, мудила? — в темноте лежбища озадачил друга Ваучер. — А ты говоришь…

— А я чего… — в волнительном ужасе отреагировал Мотор.

— Я ничего. Я тоже всегда…

Юлия Фридриховна присела под кустик дикого жасмина, подтянув на себя одеяло, и начала подготовительное освобождение перед возвращением в лежбище, домой…

…Она подняла глаза к небу, черному, густо заправленному яркими звездами, — яркими, подумала она, но мертвыми. И тут одна из них, словно услыхав эти ее слова, шевельнулась, стронулась с места и, оставляя световой зеленоватый хвост, ринулась вниз и куда-то в сторону. Секунда, другая, третья… и вот она рассыпалась на едва видимые точки, тысячи маленьких звездочек, и каждая из них растаяла в ночи, унося в бесконечность тысячи загаданных желаний, одно из которых принадлежало и ей…

Она поднялась и накинула одеяло повыше.

«Классная тряпка, — подумала Юлия, — похожа на солдатское сукно, — очень модная. Откуда у меня такая, интересно?»

Что-то вспорхнуло прямо над ее головой, и она вздрогнула. Вздрогнула и огляделась. Вокруг Юлии Фридриховны Эленбаум стоял лес, не слишком густой, но ей стало страшно. И была еще ночь, потому что лес едва угадывался в полной почти темноте, и поэтому стало еще страшней. Она зажмурила глаза и тряхнула головой. Открыла снова. Все вокруг было таким же черным и страшным — наваждение не исчезло.

«Господи, — пронеслось в голове, — что же это? Как я сюда попала? Мы, что, на даче? — она посмотрела на ноги и обнаружила кирзовые обрубки. — А это еще что такое?» — она потянула одеяло, тонкое сукно соскользнуло с плеч и упало на траву. Юлия Фридриховна была под одеялом совершенно голой. Ее пробила дрожь, и спина сразу покрылась гусиными пупырышками.

«Куда же идти? — запульсировало в мозгу. — Что же делать?» — Теперь ее уже основательно колотило, сердце заработало, как молотилка, разгоняя ужас по каждой клеточке тела. Ноги тоже задрожали и плохо слушались.

«Наверное, криз… — внезапно она поняла, что не помнит, когда принимала лекарство от давления. — А где же Владик? Спит? А я почему тогда здесь, а не в постели?»

От дачной версии чуть полегчало, но до конца не отпустило. И лес был какой-то чужой, не их, не купавинский. Она подняла одеяло с травы, накинула на плечи и быстрым шагом, спотыкаясь, пошла на слабый просвет между деревьями, к краю леса. Выйдя на твердую тропу, она осмотрелась еще раз и выбрала идти налево, тоже к просвету, следующему…

…Она шла уже больше часа туда, куда вела ее тропа. Потом тропа уперлась в проселочную дорогу, она поняла это сразу, и Юлия Фридриховна снова выбрала налево…

…Уже больше часа Мотор и Ваучер лежали, раздетые до материнского обнажения плоти, в месте их постоянного проживания с Немкой, которая стала Баум.

— Мотор, а ведь нет ее, а? — через этот молчаливый отрезок спросил ему Ваучер. — Нету…

— Сам вижу, — ловко препарировал Мотор, — не слепой…

— Слепой не слепой, искать, может, надо? А? Как думаешь?

— Передумала она, думаю, — устроил фантастическую версию Мотор. — Подумала по новой и передумала…

— А я не думаю, — возразил версию Ваучер. — Я думаю, Аусвайс в курсе, что она надумала. Если не передумала снова потом.

— Знаешь, чего я тебе скажу? — Мотор решительно влез в хэбэ. — Думала, бля… Передумала… Хули мы думаем-то сами? Пойдем Аусвайса тряхонем — пусть Аусвайс теперь думает после всего, падло! Его, поди, работа…

Они вылезли из обитания и подошли к изделию брезента.

— Эй, Аусвайс! Гутен морген, бля! — Мотор по отваге не был менее решителен, чем по настроению. — Вылазь-ка наружу, разговор имеем!

Аусвайс разбудился, но не быстро, потому что означенный им бывшему сообществу ультиматум добавил перед сном надежду на задачу, и он крепче добавил тоже… Он высунул поверхность наружу, и тут его настороже перехватил Ваучер. Ваучер взял его за разъяренные грудки и тихо прошипел в одно из уш:

— Что ты Немке рассказал про нее самое же, падло? Почему она пропала от нас?

Аусвайс проморгался досыта и соображение проснул необычайно стремительно:

— Пропала Немка, говоришь? И правильно от вас пропала, от двух мудил. Вы ж ей нелюбы были с первого появления, и меня не пускали. А чего вы хотели — она вечно будет у вас в прислужницах состоять, думали? — Пока отбивал, он по лихорадке буден отыскивал вариацию ухода от нанесенной ответственности и по получившему недоразумению разговору принял решить как будет. — Вот вы у ней самой и узнавайте теперь, чего она удумала против вас, а я ни при чем — у меня еще две сутки не кончились, как назначал. — Он недовольно вывернул от грудков и унырял к себе, где спал. Мотор было ринулся внутрь догонки, но Ваучер затормозил его ход в брезент:

— Пошли отсюда. Потрем у себя на месте…

…По проселочной дороге она пошла лучше, почти уже не спотыкаясь. Глаза привыкли к темноте, да и не было так темно, как в лесу. Вдали промелькнули огоньки, она напрягла зрение и увидела их снова. Они возникали не часто и перемещались вдоль прямой, туда и обратно, там они держались недолго и вновь исчезали. И так было постоянно.

«Дорога, — догадалась Юлия, — шоссе…»

Через сорок минут она вышла на обочину горьковской трассы, и к этому моменту уже основательно посветлело вокруг…

— Пора… — шепнул Ваучер, — пора на кирдык собираться.

Компаньоны по задумке тихо вылезли, где ждали выйти, и обогнули со всех сторон Аусвайсову палатку на троих. Ваучер сделал значение ножом на Мотора, и тот тоже ответил сталью клинка. Оба взяли по руке на тяги шнура и в тот же промежуток сделали их обрез. Палатка рухнула и завалилась всем брезентом вниз, и оба рухнули туда же, куда завалились они все. Из-под материала жилья взвыло.

— Дави. — Ваучер направил шепот на место примыкания к брезенту, и Мотор надавил вокруг чердачного окружения шара головы. А сам придавил где ноги были вперед. Под материалом умолкло в самый раз. Умолкло и замолчало…

— Все, — закончил Мотор. — Это тебе за нашу Немку. За Баум… Кирдык!

— Кирдык! — признал Ваучер и тоже подтвердил и согласился….

Первая пара огоньков пронеслась мимо поднятой Юлией Фридриховной руки, не сбавляя скорости. Вторая — затормозила сразу. Это оказался дежурный милицейский уазик, местный, райотделовский.

— Господа, — она протянула руку навстречу вылезшему из машины с короткоствольным автоматом в руке милицейскому сержанту, — мне нужна помощь…

В отделении, куда ее привезли в пятом часу утра, долго не могли понять, что случилось с совершенно голой пожилой гражданкой в одеяле, но не решились передать в вытрезвитель — запах алкоголя отсутствовал совершенно, на наркоманку гражданка тоже не походила. Более того, лицо было интеллигентного вида, и следы другой, немилиционерской жизни тоже чувствовались безусловно. Ее посадили в дежурную часть до выяснения. Юлия Фридриховна сидела там смиренно и молча, ожидая собственной участи, но тихо понимала, что спасена. Старая жизнь опять ненадолго отступила в неизвестность. Через стекло она услышала обрывок разговора: «…смотрю — стоит. Я по тормозам… Вышел — а она голая, в одеяле. Ну, думаю, изнасиловали бабу, опять висяк. Бля-а-а-а…»