Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

— Нэля, я ухожу! — почти выкрикнула Галина. Нэля отпустила его и посмотрела на подругу: — Что же, если ты хочешь испортить мне праздник... — Я не хочу, я просто плохо себя чувствую. — Ляг, поспи. — Да нет, лучше дома.

— Как хочешь.

Он сел в кресло и почувствовал, что уже совсем пьян. Пьян, и ему хорошо. Он любит всех: Нэлю, эту странную Галину, мать, отца, он любит весь мир и эту новогоднюю ночь. Они ссорятся, значит, так надо. Гроза всё равно пройдёт стороной. — Вдрызг напился, — сказала Галина. — Я тебя провожу? — полуутвердительно спросила Нэля. — Конечно, как иначе.

— Ты полежи немного, — сказала ему Нэля, — я вернусь через полчаса. Он лёг на её нерасправленную кровать, от этого ему стало ещё лучше. За окном из ракетницы пустили ракету, зеленоватый, холодный свет на замёрзшем окне. Она придёт, она скоро придёт, хлопнула дверь, свет в комнате погашен, из открытой форточки идёт свежий воздух, дышать стало легко. Он решил, что ему надо выпить ещё сухого вина и попытался встать, но не мог, полежу, решил он, и провалился в моментальный сон. Когда же проснулся, то на часах было шесть утра. Нэли всё ещё не было, и он испугался. И того, что с ней могло что-то случиться, и того, что она могла забыть про его существование. Голова болела, во рту было погано от выпивки и сигарет, он спал не раздевшись, скинув только пиджак, так что и брюки, и жилет, и рубаха были мятыми. Он решил пойти умыться и услышал, как во входной двери поворачивается ключ. наверное, соседка, отчего-то подумал он про старушку, почти никогда не выходившую из своей комнаты. — Спишь? — спросила из коридора Нэля. — Ты где была?

Она засмеялась: — Галке стало плохо, потом началась истерика, пришлось успокаивать. Ну да ты всё равно спал. Зевая, она подошла к столу и налила себе сухого вина. — Я, наверное, пойду, — смущённо сказал он.

Она пристально посмотрела на него, будто соображая, кто он такой и что здесь делает, а потом опять засмеялась и вновь зевнула. — Куда в такую рань? Ты на меня не обращай внимания, сейчас приму душ и приду в себя, да и тебе бы душ не мешало принять, а то лицо совсем мятое.

Он вспыхнул, но её уже не было в комнате. Нет, надо домой, сейчас встану, надену пиджак, надену всё остальное и пойду домой. Шесть утра, трамваи уже пошли. Он представил, как едет один в утреннем промёрзшем трамвае, ранним праздничным утром, абсолютно один — ведь все остальные ещё празднуют, и ему стало тоскливо. Домой не хотелось. Болела голова, мутило, он посмотрел на стол, заставленный грязными тарелками, полупустыми бутылками, в остатках благородной рыбы торчал длинный бычок со следами помады. За окном шумела припозднившаяся компания, опять грохнула ракетница, только уже тихо и бессмысленно, как и всё, что происходит после своего часа.

— Совсем затосковал? — спросила Нэля, входя в комнату. Она приняла душ и переоделась, на ней был длинный, в пол, халат, краску с лица она смыла, вид усталый, самоуверенный и домашний. — Иди в душ, полотенце висит слева. — Он послушно кивнул головой и вышел из комнаты.

(В ванной комнатке уютно и тесно, бабкиных вещиц не видно, только шампуни, кремы, дезодоранты, всё Нэлино, Нэлино, Нэлино. Снять брюки, снять жилет, снять галстук и рубашку, снять плавки, открыть горячую воду, открыть холодную воду, направить душ на себя, горячо, горячо, но так надо, головная боль и тошнота уходят, я молод, я здоров, я впервые встречаю Новый год с женщиной, я люблю эту женщину, знает ли она об этом? Она только что принимала душ в этой же ванне, в этой же ванне и этой же ванной, вытиралась этим же полотенцем, оно ещё влажное, большое, жёлто-красное, махровое полотенце, у нас дома есть такое же, только не жёлто-красное, а жёлто-синее, закрыть горячую воду, закрыть холодную воду, насухо вытереться, надеть плавки... — Ты закончил? — спрашивает из-за двери Нэля. — Возьми, — и протягивает ему тренировочные брюки и свитер, — твои вещи надо погладить, — Он опять краснеет. Боже, сколько можно краснеть от всего и везде, ни дня без покраснения, красный как рак, красный варёный рак в большом эмалированном тазу. Свитер маловат, но это ничего, трико же коротковато, но и это тоже ничего. Затереть за собой пол, и всё. Он выходит из ванной. Нэля смотрит на него и начинает смеяться.)

Нэля смотрит на него и начинает смеяться. Абзац начинается с того же, чем кончается предыдущий. Тип-топ, прямо в лоб, прыг-скок, на лужок. Стол накрыт заново. Как она быстро всё делает. Быстро и красиво. Две чистых тарелочки да две чистых рюмочки. Початая бутылка водки. Жареная картошка прямо на сковороде. Свеженарезанный хлеб.

— Продолжим спаивание малолетних, — улыбается Нэля и разрешает: — Можешь выпить две рюмки. — А ты? — И я выпью две рюмки.

Она хорошо улыбается, у неё такая славная, добрая улыбка. Халат плотно затянут в талии, волосы ещё не просохли после душа. Долой причёску, долой чёрное, переливающееся платье. Новый день, и всё по-новому. — Ну что, — спрашивает она его, опустошив вторую рюмку водки, — будем спать? — Встаёт, идёт к кровати, расправляет постель. Он сидит, смотрит на неё и чувствует, что всё тело цепенеет, а сам он опять залит красной краской, всё тот же дурацкий, красный варёный рак в эмалированном тазу. — Выключи свет, — не поворачиваясь, низко склонившись над кроватью, просит Нэля. Он на негнущихся ногах подходит к выключателю и щёлкает им, а потом, не раздеваясь, идёт к кровати. — Ты хоть разденься, дурень, — грубым голосом говорит Нэля. Он снимает трико, стягивает тесноватый свитер и садится на край постели. Слышно, как Нэля снимает халат. — Дай руку, — просит она. Он даёт ей руку и чувствует, как она кладёт её себе на голую грудь. Наступает пауза.

Наступает пауза. Всё остальное вспоминать запрещено! Большая табличка и на ней череп со скрещёнными костями. Колдун племени арапешей накладывает инициационное табу. Гриф на папке: «Совершенно секретно! После прочтения сжечь!» Всё давно прочитано, а значит, уже сожжено. Невинность теряют один раз, «Вот ты и мужчина», — тихо шепчет на ухо Нэля. Что ответить на это?

Они засыпают. Сколько себя помнит, всегда спал один. Теперь это время прошло, теперь он мужчина. Он спит рядом с ней, она голая и тёплая, от неё пахнет любовью, потом, алкоголем, шампунем от свежевымытых волос и чем-то ещё. Он не знает, чем пахнет от него, будем считать, что тем же и так же. Засыпает быстро, но сон слаб и некрепок. Мешает спать её тело, мешает спать то, что только что было между ними. Раз-два-три-четыре, считать слонов, как в детстве. Один слон, два слона, три слона, четыре слона, так надо хотя бы до ста. Нэля спит, похрапывая, посвистывая, крепко прижимая его голову к своей груди (можно описать эту картинку в подробностях, но лучше опустить). От её руки затекают шея и затылок, но он боится потревожить её, вспугнуть похрапывающий и посвистывающий сон. Пять слонов, шесть слонов, семь слонов... На восьмом он наконец-то засыпает, а просыпаются они ближе к обеду и долго смотрят друг на друга в глаза. Пауза повторяется, через полчаса она опять гонит его в душ.