Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

(Надо попрощаться. Ты что, не зайдёшь, спрашивает она, прибегая к опосредованно-прямой речи. Нет, отвечает он, этот шторм меня доконал, мадеру тебе оставить? Она смотрит на него презрительно и высокомерно, он видит, как яростно ходят под мокрым платьем её большие груди. «У Марины тоже большие груди, — думает он, — это, наверное, такая местная порода, у всех здешних девочек, девушек, девок, женщин и даже старух большие груди». Он протягивает Томчику недопитую бутылку мадеры. — Болван! — говорит она ему на прощание и хлопает дверью. Он улыбается, честь спасена, удалось отделаться затяжным поцелуем. Сюжетец окончательно сменяется сюжетом, ноги сами собой несут дальше по лесной дороге, оставив позади девочку-карацулочку, этот плотненький, пупырчатый, такой, по всей видимости, похрустывающий на зубах огурчик шоколадного цвета.

— Сама ты коза, — говорит он ей вслед и отправляется к себе в малуху, думая о том, что главное — это всегда уйти вовремя.)

Вот и библиотека, июньское солнце отмечает полдень, сердце отчаянно колотится в груди, он чувствует, что невидимая рука уже начала вгонять в его тело эту чёртову иглу, спицу, занозу, с треском прорвалась кожа, острие прошло сквозь жировой слой и потихоньку стало входить дальше. До середины ещё достаточно долго, может, час, может, два, но это всё равно случится, и тогда волна боли захлестнёт его с головой, и он погибнет, перестанет существовать как личность, как то самое «я», каким осознал себя совсем недавно, в ночь на Новый год, ещё полгода не минуло с тех пор. Ноги замирают перед выщербленной мраморной лестницей, надо сделать шаг, затем другой, но это практически невозможно, ведь главное сейчас — отсрочить замах руки с остро отточенным топором. Перевёл дух, рука вздрогнула, качнулась, дала момент передышки. Можно собраться с силами и проскользнуть под этой неумолимо падающей тенью. Мышкой, маленьким зверьком, беспорядочно перебирающим лапками. Шур-шур, шур-шур. Он проскальзывает к самым дверям, осталось немного — взяться за ручку и потянуть створку на себя. Опять тень топора, вновь жаркое и мстительное дыхание в затылок. Он распахивает дверь. Топор со стуком падает прямо за спиной, на первый раз пронесло, хотя игла, спица, заноза вонзается в тело всё глубже, не мытьём — так катаньем, не так ли?

Абонементный зал тих и залит безмятежным июньским светом. Он со свистом вдыхает и выдыхает воздух: паровоз, трактор, бульдозер, атомный реактор за несколько секунд до взрыва. Её коллега, пожилая, интеллигентного вида женщина с возмущением смотрит на него: надо же, какой невоспитанный. Да, он невоспитан, он это прекрасно знает, но ведь на границе жизни и смерти не до правил приличия, и плевать ему сейчас на эту книжную даму. — Что вам угодно? недовольно спрашивает дама, глядя на то, как он яростно и потерянно обшаривает зал глазами. — Где Нэля? — Вопрос, не нуждающийся в комментариях, — Пройдите в ту дверь, — смилостившись, говорит дама и показывает рукой в светлый прямоугольник на задней стенке. Он превращается в стадо бешеных буйволов, топот множества ног, всё сносящих на своём пути. Пот и бешенство застилают глаза. Дверь открывается наружу, и он едва успевает притормозить, поняв это. Опять замаячила палаческая рука с остро отточенным топором. Теперь её можно рассмотреть и заметить, что она загорелая, потная и волосатая, потная, волосатая, загорелая, мускулистая рука с едва видимой заколкой у запястья. Топор тяжёлый, и рука подрагивает, удерживая его в воздухе. Он рывком открывает дверь на себя, топор снова падает вниз, опять мимо, в спину раздаётся безразличное ругательство.

— Ты откуда такой взмыленный? — спрашивает Нэля, прижимая рукой к уху телефонную трубку. Она сидит на столе, волосы небрежно повязаны платком, вокруг беспорядочно разложены высокие и низенькие стопки книг. Ему нечего ответить, и он смотрит на неё, пот заливает глаза ещё больше, она начинает двоиться, троиться, вот её уже четыре. Четыре Нэли на него одного, слишком много. Он переводит дух и тихо закрывает за собой дверь, скучающий палач остаётся ждать его с той стороны, готовый в любой момент вновь взмахнуть топором. — У меня была Галина, — говорит он, наступая на неё. — Я перезвоню, — спокойно произносит она в трубку и кладёт её на рычаг. Поворачивается к нему: — Ну и что? — Она сказала, что ты выходишь замуж.

— Да? — И Нэля начинает смеяться. Она делает это задорно и очень легко, закидывая голову так, что платок сваливается с волос и они небрежно рассыпаются по плечам. — Ну и что, — продолжает она, отсмеявшись, — даже если и так, то отчего трагедия?

Он смотрит на неё и понимает, что сейчас начнёт её убивать. Возьмёт за горло и сдавит, оно хрустнет, изо рта вывалится язык, а глаза выскочат из орбит. Он хорошо знает этот язык и эти глаза, эту шею и эти волосы, этот лоб и этот подбородок, что, впрочем, не помешает ему сейчас сделать шаг вперёд и сдавить горло этой хрупкой женщины так, что из неё выйдет дух. Впрочем, если он в ней есть, сейчас он сомневается в этом, ибо убийца не он — она, она убила и его, и свою подругу, жаль, что он так обошёлся с Галиной, она ни при чём, она сама страдает не меньше его, за ней тоже маячит тень палача с огромным топором в руках.

— Ты обалдел? — испуганно спрашивает Нэля, соскальзывая со стола и пятясь к окну. А потом кричит на него в полный голос: — Сядь на стул!

Он чувствует, как тело его обмякает, голову захлёстывает отвратительно жаркая волна красного цвета, и он мешком падает на стоящий возле стола некрашеный деревянный стул. Нэля идёт к двери и выглядывает в зал, а потом, удостоверившись, что коллега спокойно маячит в дальнем углу, ничего не подозревая, закрывает дверь и поворачивает в ней ключ.

— Ты дурак, — говорит она ему, — знать бы мне только это раньше. Неужели ты думаешь, что я должна всё время якшаться только с тобой, не думая о том, как мне жить? Видишь ли, — продолжает она более мягким тоном, — между нами слишком большая разница в возрасте, если бы она была меньше, ну, хотя бы пять лет, то я, вполне возможно, могла бы выйти за тебя замуж, а что? — И она подмигивает ему, волна вновь накатывает, красный, отвратительный, кровяной жар, палач начинает колотить в дверь, намекая, что пора бы и честь знать, негоже топору так долго оставаться без работы.

— Ты ведь пока даже не зарабатываешь, — продолжает Нэля, вставляя сигаретку в мундштук и подходя к открытому окну. — И ещё будешь лет пять учиться, а я к тому времени стану совсем старая. Мне уже будет тридцать один, ты понимаешь, — кричит она, повернувшись к нему, — тридцать один! — Ему хочется заткнуть уши и исчезнуть, раствориться, стать воздухом, забиться в щель между половыми досками. — Да и потом, — начинает говорить она вновь тихим, спокойным тоном, — у тебя всё это пройдёт, ты просто любишь меня как свою первую женщину, не больше. Но ведь это невозможно: постоянно любить женщину на десять лет старше, ведь так? — И она вновь подмигивает ему.