Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы

А не прослышит повышенная гросс-муттер, нагоняйка Магда Альбертовна, когда вечер зашнурует её в одышку, в затянутый поиск внучки? Ау, нам пора ужинать, мы сидим за крах... ах... мальной меной на три наших прошлых: плюсквам... и плюс к ним — будущие, наш стол очень глубок! — барабаня по рокаде битым башмаком, пронося над нами заглохшую голову, реющую — на снежных косматых крыльях, выдувающую бутыли горних далей меж тромбозно трубящими пеанами этажей...

Да читай на её лотерейном челе: аллегри, будьте веселы! Сто лет ей не догадаться, что мы и не унываем, слизывая с улиц целые экспедиции — за лягушку на палочке! — как вышныривают в дыру меж поводырями-ослами — с запасными глазами-сизоворонками в мыльницах, с патрицами сыпных листьев — тиснуть фамильную осень в козлищах ошибок: в пропущенных ливнях и удвоенных гелиосах и фебах... Или лакомки-котомки уже отужинали, вычерпали стол — до завтрака? И опять накрывают — своим невозвратным залогом и вечным предлогом — служеньем жить в новые пределы... улепётывают от ползущей секвенции-времени, машут машуками салфеток с орлиными крыльями, ловят веслами ложек горелый горох прощальных салютов...

Но пока у Магды Альбертовны нет (es gibt nicht) внучки, эту временность и непрочность заменяем синонимом: Южный Город, где снежные головы тают — в соломенные, как прижимистое на молодость лето — в прижимистую на молодость лета жимолость... как крестный ход — в долгополую огородную стражу. Словом — соломенная мадам, белокурая Магда, несущая крест — в драконском наряде, в саду, он скрипично фальшивит на сотни проросших смычков, и теневые их двойники с разветвлённым жалом заползают в террариум, как в террасу, и в прилежащее море за предстоящим садом, добавляющее — соль...

И кто-то ожидаем Магдой... папиросная пауза, пока наставляет Магду рогами — с ловчей шалавой-Войной, раскатившей, как Краснозобый, стреляющие, перезрячие вишенки... как глазастый Ангел — сверкающие-всенастигающие... пока браво выскакивает — в герои (Войны, Магды...), чтоб представиться к медальону.

И Магда — пред военным переворотом пасьянса: воцарившиеся под львиные гривы весны воинственная молодость, зелень, вероломство — рвались разлистать эквилибристку: то Весна, то Война! — в табак... новые Мидасы, что защупали бойкую стреляную Весну — и превратили в Осень... осенённые вдовушкой Клио тузы, проигравшиеся от усов и мундиров — до рубашки, до ангелов, порхнувших с добычей — из грудной клети лифта, как из пищали, и остались — в одной бессчётной, жёлтозубой, неплатёжеспособной медали. Ныне — плоские пилигримы из карточного дома-альбома, растворенного настежь, как даль... Уж на то мы и Мидасы — озолотившие этот дольчатый из миров... Впрочем, растворившиеся страницы с венчанными на альбом насупленниками ещё подойдут под мой непрозрачный текст: под мои ауспиции — как под Аустерлиц...

Но — Магда, что меняла одышку на папиросы — и торопит тонкошеий, бодливый сад к ограде, где — доннер-веттер! — ветер, протянувшийся за весной зелёный шлейф — не красотка Война ли вдруг сейчас и прошлась по адресу Магды... сверкнула сходством — меж Весной и текущей Летой... меж учёными и ослами... И услышав: скатертью дорога! — расстелилась дорожкой-самобранкой — от садов со скуластым румяным плодом — до недописанных листьев, до чернолесья версификаций — всей полнокровной подробностью... Не привиделся ли Магде в её витой свите — за раздутой шумихой сада над барахолкой Яви, подвирающей натурализмом, набивающей золотыми кольцами чёрные чулки деревьев... за морем, расхристанным и залатанным облаками... да, из моря или из облаков — кто-то, вечно кем-нибудь ожидаем? Разминулись — или разменялись — на маскерады, на подхваченное из чьих-то ручек и надетое набекрень возлюбленное лицо, свежевыбеленное мелкими — от мела? — и пачкающими надеждами, и в накате из поцелуев?..

И в последних числах деревьев, в разбежавшихся отпрысках сада Магда — на агоре, сто почтении на ветер!.. — спешно упечь передравшуюся у ней на плечах драконью нечисть — в мантильи, и к чёрту с ноги — падучие... туфли, ко мне! — два копытца или набросим оптом? — привязчивые слагаемые, слагающие — призрак... наседающие на вольность тела — длиннорукавой, мышьячной Святой Еленой или иной наседкой... чтоб сальдировали на взморье, как армии, штуки шагов... шпалы волн... и подрост ступеней...

Тут — высокое, как яблоня, садовое видение кошки в шесть крыл пера хаки... в дюжины чернокостных ветвей: воспарившая на монгольфьере-ранете кошка магнетизирует Магду незабудковым глазом. У соседей кошек, как у Магды туфель — пара, правый — кот Шаровая Молния, так вышаривает орбиты, а левая пария столуется у крыльца и влачит прыть снаружи. Я подозреваю, — Магда, рассеянно, — соседская фрау так вербует для рыжего голубоглазку Кис, как заботливые мамаши — распушенную вербочкой, примой, прислугу — не гулять бы недорослям к публичным девкам. Но пользуясь случаем, Кис когтит и шерстит устои густой двусмысленностью, фрейляйн фраппирует историческим переходом сиамских пашей — через местных зевак, нагревших чернь — на хвост и уши, площадь шкуры Кис переменна — то растянется арктикой, то даст рыжего петуха. Паршивка — то в одном выходном, то в другом. Или созерцателя шатает из стороны в сторону света, но везде он — временно. Или Кис и здесь и там — одновременно.

Но, конечно, охотники выместят на мне местность: что за отечество предано мною войне, кто назвал незваную, каким именем? Не её ли именем — Магде... и размашисто раздраконят из нарядов, разрядят стволы, соломенной голове — мягко падать... именно: немке? — болтаться в безнаказанных, в крылатых садовых деревьях, в их тщетных порывах — улететь от моря? — если и охотники, в верных именах, как в стременах — против тех, чьи души чисты, как случайность... Кто отпустит ввязавшему перелётный, переплётный дух — червоточиной — в нашу обетованную охоту с выжженной вечно правой грудью, да попутавшему наспех — доспех: с этой стороны — золотыми рогами, с той — медными ногами, ну и переплёт для инфантерии тела! И — на террасе, охваченной то ли садом, то ли — пасьянсом с небесной жизнью: в охотку поджидать — кого? Не оказаться б войне поджигательней поджидающего!

Но в калидоне ожидания — не Магда, а Кто-то — их превосходительство Субъект Действия... юный, впалый субъект, двадцати четырёх — генерал артиллерии... уже? — пока генерал... Кто-то — ожидаем ею. Вот — классический повод спастись от нападения — стрелоногих форвардов, заходящих в окружение на цокающих циферблатах, — и напыщенно ретироваться в колымаге грамматики... по линованной белилами брусчатке моря в цвет победы: Маренго!

Или — встречная история, крутая — как полёт орла от конфузной, первой мартовской кляксы-острова — к столичной Весне в золотых посулах и глориях... Некто — N, не хранящий амулет головы и теряющий — в стогах толп, раз об этой всепронзающей острячке — хоть целой: эпохе! — хоть оторве — уже похлопочут гарусным партером с ярусными этажерками: море охотников! — но так толст, ха, такой навой завоеваний — подсаживали даже в колыма... ах, в карету — навырез бесстрашный толстяк, и когда колесо навернулось на какую-то тьфу ты, крепость — он, продиктовав мемуаристу: не успеешь стукнуть в эти ворота табакеркой — и на: настежь! Да моей, мон шер, а не вашей — держите! — отдавив визгливую подножку бессмертия, снизошёл пред наточенные на него пушки — раздражённо расстегнуть из сюртука свое распузыренное на пушки величество, ручки в белобоки, эй вы, я необратимая трёхцветная птица по прозвищу Цезарь, не чета вашей чечётке. Мировая душа, как попал пруссак-философ, или что вам метать мои имена — высочайшая часть истории, на которой она носит треуголку. И дарую свободно сознать необходимость — служить моими перьями, а если в ваших башках хоть ядром покати — кати во всех затмившего, пли — в собственную гордость! — или как это называется у вашей едрёной чечётки...