Теодор Рошак - Киномания

Хотя эпизод, в котором присутствовала Ольга, и продолжался всего несколько секунд, в нем была одна новинка. При первом просмотре я с раздражением заметил волосок на линзе — он дергался там на протяжении всего эпизода, увеличивался в размерах, становился уродливым пучком, плясавшим над ее лицом. Чем дольше он там подрагивал, тем больше действовал на нервы. Наконец, когда пленка кончилась, пучок пополз вниз, завершая эпизод, и исчез с затемнением. Я решил, что его вынесло из проектора, но все же перед вторым показом попросил Клауса на всякий случай протереть линзу.

— Линза была чистой, — сказал он мне, — Грязь на самой пленке. Я помню это еще с прошлого раза.

Как такое возможно? Почему Касл не устранил такой очевидный дефект на окончательном материале?

— Это сделано намеренно, — сказал Клаус, — Если внимательно посмотреть на пленку, то вы увидите, что это анимация. Об этой новинке я вам и говорил.

Ольга заговорщицки подмигнула.

— Один из трюков Макса. Я ему сказала, когда первый раз посмотрела, что тут брак. А он в ответ: «Ты когда-нибудь замечала, как раздражает грязь на объективе? Может быть, мне тоже хочется поиграть на нервах у зрителя. Как мисс Бумби на тумбе» {253} 253 С. 435. «…Как мисс Бумби на тумбе». Ты знаешь, что это он имел в виду? — Имеется в виду известный детский стишок из «Стихов матушки гусыни»: Малютка мисс Бумби Сидела на тумбе. Хлебала свою простоквашу. Но выглянул вдруг Свирепый паук И спугнул нашу Бумби, бедняжку. (Перевод О. Седаковой) . Ты не знаешь, что он имел в виду?

Я узнал после второго просмотра. В уродливом грязном пучке было что-то паучье, действующее на нервы. Казалось, оно ползет вниз, пытается достать Ольгу, затащить ее в свою паутину. В конечном счете так оно и произошло. При покадровом просмотре я увидел эту анимацию в развитии. Волосок разрастался в паутину, оплетавшую нить за нитью изображение Ольги, пока то не исчезло вовсе. От этого сцена становилась еще напряженнее — такое же чувство возникает, когда слышишь высокий непрекращающийся скрежещущий звук. В этом волоске было что-то гораздо большее, чем мог уловить глаз, — в этом я не сомневался.

Хотя я и знал, что фрагмент из «Сердца тьмы» продлится не более двух минут, но вдруг понял, что жду показа с растущим нетерпением. Если бы я не видел раньше первую сцену, возникающую теперь на экране, то наверняка испугался бы. Это была та самая жуткая ограда из отрубленных голов, которую Касл и Зип снимали в Мексике. Сцена завершалась, насколько мне помнилось, пожиранием камеры, исчезающей в глотке последней из голов. Только на сей раз сквозь наступившую темноту пробивались языки пламени.

Перед пламенем находилась масса потных, почти обнаженных тел; они корчились, крутились, ритмически извивались — пьяная оргия танцующих дикарей. Звуковая дорожка почти не сохранилась, но и этого хватало, чтобы получить представление о том, что планировалось: какофония бешеного барабанного боя и воющих голосов. Похоже на звуковое сопровождение, которое Касл придумал для «Доктора Зомби» и которое ему не разрешили использовать. Возможно, он сохранил эту запись и использовал ее здесь. При нормальном качестве впечатление должно было быть ошеломляющим.

Рядом с костром, вокруг которого и совершался ритуальный танец, к вбитым в землю столбам были привязаны две женщины и двое мужчин, они напрягали мышцы, пытаясь вырваться из пут. Это были чернокожие в одних набедренных повязках, их лица искажал страх: глаза безумные, рты открыты. Для непрофессиональных актеров они блестяще изображали абсолютный страх. Вокруг них вертелась фигура в причудливом одеянии — насколько я понял, это был шаман, пугавший пленников, каждому по очереди сующий в лицо что-то похожее на слоновий бивень, устрашающе заточенный на конце. Я вспомнил, что в повести Конрада речь шла о торговле слоновой костью в глубинах черной Африки — часть всепроникающей черно-белой символики этой книги; но я не сомневался: ничего похожего на этот ритуал у Джозефа Конрада не было.

Материал на пленке ни в коем случае не был доведен до конца. Едва-едва лучше чернового монтажа. И тем не менее (хотя объяснить это я и не мог) сила замысла была очевидна. Внешне это была обычная голливудская поделка в жанре фильма джунглей. И хотя испуг пленников был довольно убедительным, а обнаженность женщин придавала действию несколько сомнительный характер, все, что я видел, не отличалось чем-либо примечательным. Когда эпизод заканчивался, камера уходила в сторону, чтобы не видеть, как шаман вонзает зловещий бивень в первую жертву. Крик танцоров акцентировал невидимый удар, добавляя ему силы. И тем не менее именно такой цензурный монтаж и предполагался в фильме подобного пошиба.

И тут же — слишком уж скоро — фрагмент обрывался. Но по окончании просмотра оставалось в высшей степени отвратительное ощущение, которое я сразу приписал одному из касловских приемов. Я вспомнил, что испытывал то же самое, когда впервые увидел «Иуду», — ощущение, будто я стал свидетелем какой-то кары Господней, не предназначенной для моих глаз, не являющейся частью моего мира.

Клаус прокрутил этот фрагмент еще три раза. Рядом с собой в темном зале я чувствовал, как растет напряжение Ольги. Она отнюдь не получала удовольствия, а напротив, как могла успокаивала себя, отчего мне было трудно сосредоточиться. Я чувствовал себя виноватым — ведь это из-за меня она пришла в такое расстройство. Когда я предложил закончить просмотр, Ольга сразу же почувствовала облегчение, как тонущий пловец, которому удалось вынырнуть на поверхность и глотнуть воздуха. Я в шутку сказал:

— Я вас там не видел, если только вы не изображали шамана.

Она совершенно серьезно ответила:

— Нет-нет, меня там вроде не было. Но я была так близка с Максом, когда он над этим работал, что иногда мне кажется, может быть, я и там — среди танцующих…

Клаус поспешил ее успокоить.

— Успокойся, дорогая. Появись ты на экране, мы бы тебя непременно увидели, разве нет?

Я знал ответ на этот вопрос, но ради Ольги решил промолчать.

Перед уходом я поблагодарил Клауса за потраченное на меня время.

— С удовольствием, — ответил он, а потом поправился: — Хотя смотреть эти кадры — удовольствие сомнительное. В особенности вторую пленку. Каждый раз видя это, я говорю себе, что не имею права смотреть. Я испытал подобное ребенком, когда приятель-католик сказал мне, что на мессе он ест тело Христово. Я прежде никогда не слышал о таком. В этом было что-то пугающее, но и — так мне казалось — очень тайное, чего я не имел права видеть. Табу. Вы понимаете?