Теодор Рошак - Киномания

— Я р-р-р-ад-д-д, чт-т-то вы с-с-с… — Он сдался и рухнул на свой стул, словно не в силах преодолеть смущение, потом что-то вытащил из кармана рубашки — помятую коробочку, белую с зеленым. Он нырнул в нее пальцами — один, два, три раза, его рука что-то быстро забрасывала в рот. Я увидел, что пальцы и губы у него испачканы шоколадом, — Смогли прийти, — закончил он. На нижних зубах у него появилась коричневатая пленка. Момент казался вполне подходящий, и я с извиняющейся улыбкой протянул ему бумажный пакетик.

— Дон мне сказал, что вы их любите.

Он заглянул в пакетик, его лицо засияло искренним удовольствием.

— Ой, ма, М-м-м-м…

С каждым скомканным звуком сердце у меня падало. Разговор с Саймоном, вероятно, будет нелегким, если вообще возможным. Я рассчитывал порасспросить его обо всех сторонах его работы. Теперь я опасался, что ничего не получится, разве только «Милк Дадс» сделают свое дело.

— У вас здесь отличная студия, — сказал я.

Саймон только кивнул в ответ, его зубы пытались зацепить какое-то непроизнесенное слово.

— Вы научились искусству кино здесь? — спросил я.

— Нет, — ответил он, — Я б-б-ыл на В-В-В…

Я понял, что последнее, возможно, и не заикание.

— На «Три В.»? — переспросил я.

Он кивнул. Значит, Саймон, как и Касл перед ним, имел связи с В. В. Валентайном. Освобождая Саймона от необходимости говорить больше, слово вставил Лен Деккер.

— Можно сказать, что Саймон ученичествовал на «Три В.». Вкусил немного от мира коммерческого кино. Мы полагаем, что это полезно для наших учеников. Постойте-ка, Саймон делал для Валентайна «Счастливое убийство» и…

— «Я х-х-х-х», — добавил Саймон, вернее, безуспешно пытался добавить. Он бросил в рот еще конфетку и после этого сумел преодолеть препятствие, — «Я хочу вурдалака».

Услышав это название, Шарки засиял.

— «Я хочу вурдалака» — это фильм Саймона? А я и не знал.

— Да-да, — заверил его Деккер. — Сценарий, постановка — все.

— Ух-ты! Сенсация! — Шарки был в восторге. — Это мое лучшее шоу — строенный сеанс. Ребятишки его любят. — И повернувшись ко мне: — Ты ведь его видел, Джонни — «Я хочу вурдалака», «Точно как вурдалак», «Кто похоронил нашего любимого папочку».

Пытаясь произнести это с сожалением, я сказал, что не видел.

— Тебе понравится, — сказал Шарки. — Там есть этот знаменитый эпизод. Эти оборотни одеты как «Битлы», а говорят с еврейским акцентом. Блеск. Но к тому же еще и очень похабно, очень похабно, — В эстетической системе Шарки это было наилучшей оценкой. Повернувшись снова к Саймону, он спросил: — Слушай, а почему твоего имени нет в титрах?

На сей раз на помощь к нему пришел Деккер.

— Боюсь, что мистер Валентайн в таких вещах не очень-то щепетилен. Много из того, что он выпускает под своим именем, снято вовсе не им.

— Да-да, я знаю, — сказал Шарки, — Этот тип настоящий конокрад. Он обворовал столько талантов!

— А ты знаешь, что Валентайн финансировал некоторые фильмы Макса Касла?

— П-правда? — Саймон был удивлен.

— Так Валентайн и начинал. В то время он был, насколько я знаю, десятая спица в колесе. — А потом я как можно небрежнее добавил: — Он был одним из первых, кто рассказал мне о секретных касловских приемах. Он пытался выведать про них у Касла, но безуспешно.

Последовавшую за этим тишину первым нарушил брат Юстин.

— Секретные приемы? Вы имеете в виду те маленькие трюки, о которых вы говорили с доктором Биксом в Цюрихе?

— И о них тоже. — Я обратился к Саймону. — И вы тоже используете эти… маленькие трюки?

За Саймона поспешил ответить брат Юстин.

— Конечно, в любом фильме главное — общий эстетический эффект, какими бы способами он ни был достигнут. В конечном счете у каждого режиссера есть свои методы, тайны его ремесла. Но стоит ли о них серьезно говорить вне контекста режиссерской работы в целом?

Вопрос был риторическим. Я понимал, что брат Юстин великолепно умеет уходить от разговора, который для него по тем или иным причинам неудобен. Он поторопился дать указание запустить фильм, который мы пришли смотреть, и мы расселись в креслах.

Что можно сказать о фильме, который приобрел такую известность (и скандальную славу), как «Недо-недо»? Цель его состояла в том, чтобы вывести Саймона из гетто авторского кино, и цель эта была достигнута с не меньшим шумом, чем если бы молодым режиссером выстрелили из пушки. Хотя и мейнстримом его назвать было нельзя, фильм продержался в некоторых первоэкранных кинотеатрах несколько недель, то есть достаточно долго, чтобы привлечь к себе внимание критиков; потом он шел еще много месяцев в мультиплексах при торговых центрах, где зрители, в основном молодежь, принимали фильм как своего рода наркотик. Появлялись сообщения, что некоторые подростки просмотрели ленту более чем по сто раз, а в кинотеатрах, где показ прекратился, возникала угроза беспорядков.

Поскольку фильм, казалось, триумфально шел без всякой рекламной шумихи, обозреватели повсюду могли льстить себе утверждениями, что это, мол, их «открытие», а это всегда верный способ подзадорить критиков. И потому о «Недо-недо» было много разговоров, дебатов, дискуссий, а нередко и с провокационным неодобрением, которое создает succes de scandale [39] Скандальный успех (фр.). . Теперь мне почти нечего добавить к этим разговорам; тем не менее моя реакция на фактическую премьеру фильма перед аудиторией кинопрофанов — это часть моего приключения с Саймоном Данклом и поисков Касла. Поэтому я опишу здесь свои чувства, отметив, что все мои воспоминания касаются полной версии, которую видела горстка людей. Критики, которые впоследствии объявили «Недо-недо» самым жутким и отвратительным видением нашего постъядерного будущего, понятия не имеют, что самые жуткие пассажи фильма им не показали — полновесные сорок минут, которые пришлось вырезать, прежде чем дистрибьюторы начнут предлагать фильм первоэкранным кинотеатрам.

Я уверен, что где-то в недрах моей нервной системы есть некий центр, который до сих пор продолжает вибрировать под воздействием того первого мучительного впечатления от «Недо-недо». Ну, прежде всего звук — зловещий нечеловеческий звук. Позаимствовав жанр у рок-видео, Саймон с самого начала предпринял полномасштабную атаку на барабанные перепонки. Тогда я знал, что рок-музыка, исполняемая на концертах, достигла астрономических уровней громкости, но я и представить себе не мог, что такая громкость может быть обеспечена целлулоидным носителем. «Недо-недо» открывался лавиной грохота, обрушивающейся на голову зрителя и не ослабляющейся ни на йоту на протяжении всего фильма. Жанет, сидевшая рядом со мной, вздрогнула, а затем зажала уши руками — она так их и не убрала до самого конца фильма. Я мужественно держался, слушая эту какофонию, исполненный решимости вынести все, но через десять минут обнаружил, что практически оглох.