Салман Рушди - Восток, запад

— Ах, ухажерчик! — всхлипывала она потом у него на плече. — Пожалуйста, никаких эскалаторов, нет-нет-нет, ни в коем случае!

Мои собственные любовные устремления целиком сосредоточились на лучшей подружке Дюрре, польской девочке по имени Розалия, которая по выходным работала в магазине Феймана на Оксфорд-стрит. И все мои выходные в течение целых двух лет были отданы ей. Иногда Розалия позволяла мне сопровождать ее на обед, и я покупал ей кока-колу или бутерброд, а однажды пошла со мной на стадион, где мы, стоя в верхнем ряду, смотрели первый матч Джимми Гривза за «Спурс». «Давай, давай, Джимми!» — усердно орали мы. После матча она позвала меня в заднюю комнатку за прилавком, где позволила поцеловать себя два раза и коснуться груди, но это было все, чего я добился.

Потом у меня объявилась дальняя родственница по имени Шандни, сестра матери которой вышла замуж за брата моей матери, но потом, правда, развелась. Шандни была на полтора года меня старше и до того сексуальна, что при одном взгляде на нее делалось дурно. Она училась классическим индийским танцам, сразу и одисси, и бхарат натьям, в обычной жизни носила черные узкие джинсы и черный облегающий свитер без ворота и время от времени брала меня с собой к Банджи, где была знакома едва не со всей толпой завсегдатаев, так или иначе связанных с народной музыкой, и звали ее там все Лунный Свет, то есть Шандни, но по-английски. Я курил с ними без перерыва, а потом бегал в туалет, где меня рвало.

Шандни могла свести с ума. Мечта тинейджера, струившийся Лунный Поток в черных одеждах, пролившийся на землю, подобно богине Ганга. Но я для Шандни был всего-навсего желторотый какой-то там брат, с которым она возилась, потому что сам он еще ничего в жизни не соображает.

Детка, приходи сегодня ночью, — голосили на тирольский лад «Времена года». И я точно знаю, что они при этом чувствовали. — Приходи-ходи-ходи сегодня ночью. И покрепче обними, когда придешь.

Они ходили гулять в Кенсингтон-гарденс.

— Пэн, — говорил Миксер, показывая на статую. — Маачик. Потеряли. Так и не вырос.

Они ходили в «Баркере & Понтингс» и в «Дерри & Том», будто бы подбирая мебель и занавески для дома. Бродили по супермакетам, будто бы выбирая деликатесы к званому обеду. В его закутке со входом из вестибюля пили чай, который он называл «обезьяньим», и «жарили» пресный хлеб на решетке электрического камина.

Благодаря Месиру Мэри наконец обрела возможность смотреть телевизор. Больше всего ей понравились детские программы, в особенности та, которая называлась «Семья Кремень». И как-то раз, смущенно хихикая от вдруг появившейся смелости, она сказала, что Фред и Вильма точь-в-точь ее сахиб и бигум сахиба [61] Жена господина ( хинди ). , а Месир, с не меньшей отвагой, показал пальцем на Мэри, потом на себя, широко улыбнулся и произнес: «Щебенка».

А как-то в другой раз, когда в новостях после мультфильма некий английский джентльмен с лисьим лицом, тонкими усиками и глазами безумца прочел гневную речь против иммигрантов, Мэри-Конечно застучала в знак протеста по телевизору:

— Хали-пили бом марта, — сказала она и перевела, чтобы доставить удовольствие хозяину: — Чего кричит как резаный? Выключи.

Нередко их занятия прерывали оба махараджи — и Б., и П., — спускаясь звонить из телефонной будки, чтобы разговор не услышали жены.

— Малышка, да забудь ты этого парня, — весело говорил принц П., который, похоже, целыми днями ходил в белых теннисных брюках и носил на руке здоровенный золотой «Ролекс», почти терявшийся в густой черной поросли. — Со мной будет веселее, крошка, войди в мою жизнь.

Махараджа Б. был старше, противней и приземленней.

— Да, принесу все, что нужно. Номер заказан на имя мистера Дугласа Хоума. С без пятнадцати шесть до семи пятнадцати. Ты взяла прейскурант? Пожалуйста, не забудь. Линейка нужна деревянная, два фута. И еще передник с оборками.

Тем он и остался в моей памяти, этот дом под названием Ваверлей-хауз, с его недружными семейными парами, с его пьянством и флиртами, неосуществленным вожделением юности, с махараджей П., каждую ночь с ревом уносившимся в страну лондонских казино в красной спортивной машине с соответствующей блондинкой, и махараджей Б., выходившим на Кенсингтон-Хай-стрит всегда незаметно, даже ночью в темных очках и даже летом с поднятым воротником пиджака; и центром этого нашего мира были Мэри-Конечно и ее ухажерчик, которые пили свой «обезьяний» чай и вслух подпевали, когда исполнялся государственный гимн Бедрока [62] Из музыкального сопровождения мультфильма «Семья Кремень». .

Они были совсем не похожи на Барни и Бетти Щебенку. Они были вежливы, церемонны. Он за ней… ухаживал. Добивался ее расположения, и она это принимала, будто скромница инженю, склоняя голову в колечках кудрей на плечо поклонника.

Как-то в середине семестра 1963 года я провел выходные в Бекклесе, в Суффолке, в доме фельдмаршала сэра Чарльза Лютвидж-Доджсона. давнего поклонника Индии и друга нашей семьи, который прилагал все усилия, чтобы я получил британское подданство. В тот раз Додо, как его все называли, пригласил в гости только меня, сказав, что хочет познакомиться со мной поближе.

Он был огромный, настоящий великан с уже обвисшими, правда, щеками, а жил в крохотном, крытом соломой домике, где вечно стукался обо что-нибудь головой. Неудивительно, что порой он становился раздражительным — Гулливер, запертый в лилипутском розовом садике с крокетной площадкой, церковными колоколами и старыми фотографиями, где еще слышался зов старых боевых труб; там был его Ад.

Весь день я чувствовал себя неловко и неуклюже, пока Додо не спросил, не играю ли я в шахматы. Немного струсив при мысли о том, что играть предстоит с фельдмаршалом, я кивнул и через девяносто минут, к своему великому изумлению, выиграл.

Я важно прошествовал в кухню с намерением слегка похвастать победой перед миссис Лиддель, которая много лет была домоправительницей у старого вояки. Но не успел я войти, как она сказала:

— Только не это. Вы ведь не обыграли его?

— Да, — сказал я, изобразив безразличие. — Собственно говоря, да, обыграл.

— Осподи, — сказала миссис Лиддель. — Вы за это поплатитесь. Идите и попросите еще одну партию и, уж будьте любезны, проиграйте.

Я сделал, как было велено, но в Бекклес меня никогда больше не приглашали.

Так или иначе, выигранная у Додо партия придала мне уверенности в своих силах, и потому, когда я вернулся в Ваверлей-хауз после вводного курса и Миксер предложил мне сыграть (Мэри, с великой гордостью и некоторыми преувеличениями, уже похвастала ему победой в битве при Бекклесе), я сказал: «Конечно, ничего не имею против». В конце концов, обыграть старого простофилю дело нехитрое.