Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Медведь»

Фильмография:

«Семейное счастье» (19Б9), «Егор Булычев и другие» (1971), «Станционный смотритель» (1972, гран-при Венецианского фестиваля телевизионных фильмов), «Сто дней после детства» (1975, Государственная премия СССР, приз «Серебряный медведь» за лучшую режиссуру на Берлинском международном кинофестивале). «Мелодии белой ночи» (1976), «Спасатель» (1989, диплом Венецианского международного кинофестиваля), «Наследница по прямой» (1982, золотая медаль кинофестиваля детских фильмов в Салерно), «Избранные» (1983), «Чужая Белая и Рябой» (1986, большой специальный приз жюри Венецианского международного кинофестиваля), «Леса» (1988, специальный приз жюри на МКФ в Сан-Себастьяне), «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» (1989), «Дом под звездным небом» (1991), «Три сестры» (1994), «Нежный возраст» (2000, главный приз «Золотая роза» на Открытом российском кинофестивале «Кинотавр»), «О любви» (2003), «Анна Каренина» (2009), «2-Асса-2» (2009).

№ 11, ноябрь 2009 года

Сам по себе этот сериал ничего выдающегося не представляет, хотя сделан на порядок лучше прочей телепродукции — хотя бы по причине вменяемой драматургии, нестандартных ходов и живых диалогов. Но заговорили о нем потому, что в России — это уж такая особенность нашей эстетской, в сущности, страны — великие перемены начинаются с языка, с литературы и кинематографа, с новых веяний в культуре. В экономике все еще нормально, потому что экономика у России сырьевая, крайне примитивная: наличие или отсутствие сырья не зависит, слава Богу, от политической погоды на дворе. Нефтью можно торговать хоть при тоталитаризме, хоть при либералах, и потому смена формаций тут наступает, когда отвращение общества к себе достигает критической массы. «Школа» и есть показатель такого отвращения — на всех трех упомянутых уровнях.

Начнем с социального и даже антропологического — он самый простой. Дети в неблагоприятных условиях портятся быстрее взрослых. У них нет настоящего бэкграунда, мало опыта, воспоминаний, нет культурного стержня, благодаря которому можно удержаться от травли или конформизма. Цинизм завладевает ребенком быстрей, чем взрослым, — хотя бы потому, что ребенок ближе к первобытному человеку: в нем нет еще тех сложнейших культурных механизмов, которые человечество выработало для самозащиты в новейшее время. Ребенку проще соблазниться любой ложью, и потому в растленном обществе, где говорят одно, думают другое, делают третье, а детей учат четвертому, школа первой становится индикатором неблагополучия — там начинаются травли. Авторитет учителя падает, и сдержать всю эту разнузданную массу он уже не может — то есть справляется с этой задачей примерно как Николай II с Россией 1916 года. На глазах учителя затаптывают слабых, а точней сильных, поскольку травля обычно направлена именно против потенциальных лидеров. Чтобы они, не дай бог, не возглавили коллектив. Глупые собираются в стадо и травят умных и нестандартных — а учитель ничего не может сделать и часто сам задает тон этой травле. Хорошо, если есть возможность перейти в другую школу или уехать в другую страну, но и это травма, и бесследной она не бывает. «Школа», как в свое время «Чучело», рассказывает о детском ответе на взрослую ложь, расслабленность и разврат: о вспышках подростковой жестокости и приступах учительской беспомощности. Обижаться на «Школу» так же нелепо, как лечить больного сифилисом исключительно от сыпи. Сыпь — симптом болезни, а не сама болезнь. А чтобы дети вели себя пристойно и не доводили одноклассников до самоубийства, уровень цинизма в обществе должен снизиться, это нетрудно, достаточно для начала чуть меньше врать и перестать наконец опираться на вкусы тех идиотов, от которых якобы зависят в России все рейтинги. Эти идиоты давно уже в меньшинстве и погоды не делают.

Второй пласт проблем — собственно эстетический и тоже уже не новый. И тут впору подметить одну важную особенность любой художественной вселенной: орех, скажем, кокосовый, изнутри выглядит вовсе не так, как снаружи. Снаружи это грубая, волосатая, довольно противная вещь, а внутри — вкусное молоко, сплошная нежность и вообще баунти. Точно так же всякий коллектив, в особенности столь жесткий, как школа, — снаружи выглядит предельно непривлекательно, и язык у него свой, эзотерический, для посвященных, и масса отвратительных бытовых деталей. Вглядитесь, однако, — и вам предстанут чудеса дружбы, нежности и самопожертвования; вам откроется целый мир сложных, причудливых отношений и тесно переплетенных, богатых сюжетов. Так и в «Школе», которая в грязноватой и сплошь сленговой своей оболочке таит глубины, каких в обычных пьесах «Театра. doc» не найдешь днем с огнем. Тут и история об учительнице, отлично знающей истинного виновника кражи, но скрывающей этот факт, чтобы отец-алкоголик его не убил; и мальчик-бунтарь, весьма сомнительный в моральном отношении, спекулирующий поддельной косметикой, чтобы вылечить больную мать (коллизия натянутая, сентиментальная, ходульная, но по крайней мере лишенная обычной сериальной однозначности); тут и девочка-аутистка, с трудом преодолевающая страх перед коллективом и отвращение к нему, — короче, набор коллизий, удерживающих сюжет не хуже стандартных латиноамериканских ходов. Есть даже дедушка, лежащий в коме, — без комы какой сериал?! Но изложено все это чуть более современным языком, в чуть более непосредственной стилистике, под документ, и это учит вглядываться в ядро пресловутого ореха. Иначе мы так и будем думать, что в школах сплошной мат и травокурение, — а там под этой скорлупой шекспировские драмы, и в сюжете «Школы» они есть. Мои старшеклассники в голос орут: «У нас все не так!» — но это только потому, что они видят ситуацию изнутри. Внутри — поистине глобальные драмы, предательства, интриги, дипломатия, временные союзы, страстные влюбленности и разрывы навсегда, в крайнем случае до завтра. Снаружи, смею вас уверить, тот же мат и курение на лестнице, плюс повышенный интерес к эросу во всех его проявлениях. А себя вы давно видели со стороны? У вас в душе, может, сплошное розовое варенье, а внешне вы немолодой обрюзгший человек, бормочущий себе под нос «сволочи… всех ненавижу…» или пьющий с отвратительным коллегой, который вам представляется бездуховной скотиной, а внутри у него, может, бездны поглубже ваших.

Что касается третьего пласта — собственно педагогического, то здесь «Школа» ничего конкретного не предлагает, но проблему ставит остро: нету новых людей и неоткуда взять. Нет тех, кто мог бы с этой школой говорить на равных, тех, кто умеет внушить ребенку пиетет и трепет, тех, кто способен на языке современного старшеклассника рассказать ему о Блоке, Есенине, законе Ома и теореме Ферма. У меня бывали в жизни разные классы, и с ними срабатывала разная тактика. Десятки раз у меня опускались руки, а мнение мое о собственных педагогических способностях падало ниже плинтуса. Не тешьте себя иллюзиями, что будете нужны и интересны всем. Верьте в отсроченный, неочевидный результат. Не надейтесь стать властителем дум для всех: ваше дело — выделить тех, из кого будет толк. Прочих, разумеется, нельзя игнорировать и лучше бы даже любить — но не пытайтесь дать им что-то сверх первичных, базовых знаний. Сериал «Школа» — это еще и вопль о дифференцированном обучении, о котором столько было споров в конце семидесятых: не вдалбливайте детям того, что им не нужно. Оставьте литературу гуманитариям для углубленного изучения; отдайте математику математикам, биологию — самозабвенным зверолюбам, но не вколачивайте в детские головы того, что им неинтересно и ни разу не пригодится! Ведь Гай Германика тонко подчеркивает: свой конек есть у каждого. Выделить, вычленить этот интерес и есть учительская задача. Дайте им выбирать хоть что-то, ей-богу, плохого не выберут!