Герман Садулаев - Бич Божий: Партизанские рассказы

Занятие было обо всем понемногу. Аристарх Эмпедоклович рассказывал о язычестве и про разные страны, в которых во всех он бывал. Потому что просто путешествовал и изучал различные культуры.

«Вот это жизнь», — завистливо подумали все студентки, и Ангелина тоже.

Он еще показывал разные сувениры. Какие-то перья и кости, медные зеркала, гремящие бусы, маленький барабан — купил у африканских туземцев, продавцы утверждали, что барабан обтянут человеческой кожей и с его помощью можно вызывать духи умерших. Обычные выдумки, рассчитанные на западных туристов. Хотите поиграть?

Нет, никто не захотел бить в маленький барабан. Все, напротив, как-то боязливо от него отодвинулись. Аристарх Эмпедоклович засмеялся:

— Ладно, не будем духов. Давайте лучше посмотрим на богов.

— У вас есть барабан, обтянутый кожей бога?

— Нет. Конечно, нет.

Все смеялись, всем было уже не так жутко.

— В одной высокогорной индийской деревеньке мне продали это.

Лектор достал замотанные в тряпье веточки.

— Благовония. Но не обычные.

Кривые ветки действительно были необычными, во всяком случае, не похожими на ароматические палочки, которые продаются в нью-эйджевских магазинах.

— Их дым призывает богов и позволяет увидеть их простому смертному. Зажжем?

— Да!

— Давайте!

— Здорово!

— Ой, как я люблю всякие вонючие палочки!

Аристарх Эмпедоклович закрепил четыре веточки на специальной подставке для благовоний, из меди, потускневшей от времени, выудил из вазы зажигалку ZIPPO и поочередно поджег. Он стоял, несколько прислонившись к бюро, студенты сидели в креслах и на стульях, поставленных без порядка.

Запах, который стал распространяться в помещении, был смесью ароматов топленого масла и конопли. Ангелина знала, как пахнет и то и другое. Было еще что-то. Кизяк? Да, как в деревне, когда топят подсохшими коровьими лепешками, это как у бабушки, давно. Ангелина помнила смутно. И парфюм. Камфора? Мускус?.. Все вместе напоминало винтажные духи из редкой коллекции.

Аромат был тяжелый, плотный, обволакивал, усыплял.

У Ангелины сами собой прикрылись веки. Ненадолго, может, на минуту или две.

Когда Ангелина открыла глаза, она увидела все как есть.

Он был обнажен выше пояса. Только белый шнур вился через плечо. Украшенный золотом и каменьями ремень удерживал на бедрах короткий блестящий меч. До колен струился желтый шелк короткой повязки. Босые ноги парили в нескольких сантиметрах над землей. Потому что пол стал землей, а бюро превратилось в антрацитовый выступ скалы. Там, где еще две минуты назад была лампочка, теперь светило жаркое солнце, но над его головой грозовая туча сохраняла тень и прохладу.

Они же, в белых хитонах, коленопреклоненные. Пели.

Через час Аристарх Эмпедоклович провожал студенток к двери, учтиво подавая сумочки. И как будто ничего не было. Ангелине даже показалось, что все приснилось, и только ей, одной. Весталки вышли из подъезда и повернули каждая в другую сторону, не попрощавшись.

Только ночью, выйдя покурить на балкон, Ангелина снова открыла глаза. Да, такое было ощущение. Когда у тебя закрыты глаза, а потом ты их открываешь, но оказывается, что это глаза опять были закрыты, есть еще одна пара век, их тоже нужно поднять, ты поднимаешь вторые веки — и вот.

В небе переливались светом священные звери, луна оказалась прекрасным юношей, ветерки крутились и смеялись как мальчишки.

— Дождь! — сказала Ангелина. — Дождь!

И пришел дождь.

Он сошел на балкон, оставаясь в то же время на облаке, закрывшем Созвездие Лебедя.

— Я выбрал вас четверых, потому что вы чисты, непорочны и отмечены небом. Выбрал в невесты. Вы будете также юны еще триста лет. Таков мой дар. Будьте радостны! Расстаньтесь со знаками скорби! Снимите с себя! Но берегитесь скверны! Ибо потеряете все…

Три дня после играла музыка. Она все время играла где-то рядом. И пахло свежими розами. Больше не хотелось курить. Есть и пить не хотелось тоже, но Ангелина ела и пила, чтобы не волновать родителей. С ней что-то происходило. Тело как будто бы утончалось, как если бы становилось своим собственным сном.

На четвертый день Ангелина увидела фигуру гимнаста. На кресте. На маленьком серебряном крестике, который висел у нее рядом с зеркалом. Ангелина улыбнулась.

Вечером Ангелина вошла в общежитие мальчиков и с первым же, встреченным в коридоре, уединилась.

Мальчик был удивлен и раздосадован: его белая простыня была залита кровью.

Ангелина же, выйдя на улицу, больше не видела ни богов, ни духов, ни священных зверей, но захотела курить.

Ангелина осталась в лекционном зале после окончания последнего занятия. Она смотрела в окно. Эдуард Валентинович шел через двор к ограде, в мороси, и, казалось, вокруг него вода почтительно образует кокон. Потом он исчез из виду. И тогда закончился дождь.

Виктор Калкин понимал, что все это должно закончиться. Скоро. Проезжая на автомобиле по улицам города, особенно ночью, когда все вокруг выглядит празднично — светящиеся рекламы, витрины магазинов, гирлянды на домах и деревьях, — Калкин испытывал странное ощущение. Зыбкости, марева. Как в знойный полдень, когда воздух струится и колеблет образы. Однажды с ним уже было такое.

Много лет назад. Проходя мимо деревянного дома в пригороде, он рассеянно посмотрел. И дом вдруг дрогнул, закачался, потерял четкость, расплылся по горизонталям. Калкин сморгнул, и наваждение исчезло.

Утром на месте строения, в грудах обгорелых бревен и золы, залитых пеной, суетились запоздалые пожарные. Калкин тогда сказал себе, что у обреченных вещей прежде их физической гибели разрушается образ, матрица, по которой налеплены молекулы вещества. Иногда можно случайно подсмотреть, как колышется образ: так проявляются предвестники скорого распада. И еще так можно понять о близкой смерти человека. Или самого себя. Если начинаешь замечать дыры в своей собственной тени или встаешь перед зеркалом, а отражение появляется не сразу. И подрагивает, как если бы амальгама была водой, потревоженной слабым ветром.

Этот город уже не отбрасывал вовсе никакой тени и не отражался ни в одном из зеркал. Все зашло слишком далеко. Непоправимо.

И, чем быстрее вырастали комплексы новых торговых центров, перестраивались целые кварталы, чем активнее и суетливее были все эти люди, зарабатывавшие и тратившие с каждым днем все больше и больше денег, чем увереннее звучали по радио, телевидению и с первых полос газет провозглашения новых успехов и достижений, заклинания о стабильности, тем сильнее Калкин утверждался в своем предчувствии. Иногда он шептал: «Господи, даже я не думал, что все будет так плохо и так быстро».