Дмитрий Бортников - СвиноБург

От него остался тулуп, стоптанные солдатские сапоги и мой отец.

-------------------------

-------------------------

...Табачными плевками расплывалась под весенним солнцем солома.

Витька Шнайдер и я, мы стоим на заднем дворе Витькиного дома. Это большой дом. Он мне кажется кораблем. Кораблем, плывущим по морю навоза.

В хлеву жили коровы и пара лошадей. Лошади были грязные от старости и одиночества. Они почти не двигались. Только смотрели на нас и всхрапывали. Их забыли, такие они были старые.

Эти лошадки смотрели, как мы показываем друг другу наши членики. Спустив штаны, гамаши теплые, еще зимние, а потом трусы, которые всегда, суки, скручивались, мы стоим под апрельским ветерком.

У Витьки член был с хоботком. Он дергал его во все стороны.

--- Больно залуплять --- Мне скоро будут делать операцию --- Во! ---

Он гордо поворачивается кругом, будто в новой одежде. С наших носов свисают прозрачные капли. Мы их ловко втягиваем. Это меня Витька научил.

Лошади всхрапывают. Мы быстро прячем письки. Насколько это возможно! Трусы, гамаши, брюки... Витька насвистывает.

--- У, сволочи! ---

Он грозит кулаком лошадям. Они снова засыпают. Витька берет мою письку на ладошку.

«Закат солнца вручную, — хихикает он. — У тебя все нормально. Залупляется...»

Он был старше меня года на два. Носил брюки с ширинкой на пуговицах. Я был восхищен, как быстро он управлялся с ширинкой, закрывал и открывал свой «магазин». --- А твой-то всегда открыт! --- Фриц! — Выпусти «продавца»! ---

Я смотрел вниз. Научиться обращать внимание на свою ширинку! Открыта или закрыта... Мне никто так и не смог объяснить разницу.

Мы снова снимаем наши детские доспехи... Это было как сон... Сон, полный запахов, лошадей, коров, «теляток», хлеба, оттаявшего коровьего дерьма. Это был сон о доме- корабле, уснувшем в плодородном дерьме, в иле... И мы стояли у кормы этого корабля в мягком навозе детства.

Шнайдер был гораздо просвещеннее меня. Я-то думал, что детей выкакивают! Витька разрушил мою иллюзию. А до этого я с ужасом смотрел на кровь в уборной по утрам.

--- Проклятая картошка! — ругалась тетка. — Эти запоры! --- Я уже неделю не могу сходить! --- Нужны свечи! ---

Из тетки хлестала кровь. Однажды вечером она все не могла усидеть на месте и вдруг метнулась на двор. Прабабушка перекрестилась.

Я был уверен, что она сейчас родит. Потом тетка вернулась вымотанная, будто неделю на ней пахали, и легла в изнеможении на кровать. Она улыбалась.

Я был готов к тому, что сейчас придет ее ребенок. Я так и спросил. Она моргала- моргала, а потом чуть не свалилась с кровати от хохота. Она смеялась до слез. Вернее, потом она просто заплакала.

Прабабушка гладила меня по голове. Тетка была единственной женщиной в роду, кто остался старой девой. Теперь, лежа на кровати, она тряслась, как в припадке, и слезы брызгали повсюду.

Я рассказал про это Шнайдеру. Он покрутил пальцем у башки. Я еще сказал про свечи. Тогда он покатился со смеху.

--- Ха-ха! --- Свечи?! --- Да ты рехнулся, Фриц!!! --- Засунь в жопу свечку --- и сам родишь!!! --- У твоей тетки не будет детей! --- Не ссы! — Ты один! --- Не то, что я! --- Все тебе покупать будут! --- У нее ведь нет мужа? --- И никто ей ничё не засовывает? ---

Я кивал. Никто ей ничего не засовывал. По крайней мере, при мне.

-------------------------

-------------------------

Лето приходило рано утром. Двойные рамы уже давно сменили. В окна стукала сирень.

Летом я спал у деда.

--- Эй, кабан! --- А кабан! --- Вставай пришел! --- Проспишь всю молодость! ---

Он мог бы и не кричать. Давно проснувшись, я лежал, прикрыв глаза. Тогда еще никто мне не приказывал: «Руки на одеяло!!! »

Дед, по пояс голый, уже принявший рюмку, грозный, подходит к постели. Его выбритое длинное лицо, кажется, оно скрипит от мыла, запах подмышек, приятный запах табака и водки от лица...

--- Вставай-вставай дружок, с постели на горшок! --- С горшка садись за стол! --- Вставай, Вставай пришел! ---

Меня бесил зимой этот «Вставай». Этот козел вонючий, который приходил, как дед говорил: «Чуть свет, еще не срамши...» А летом ничего.

Я одевался, дед покрикивал, я подходил, чтоб он застегнул ширинку.

--- Ебаные очки! --- Куда они задевались?! --- Я должен был их найти. Они могли быть где угодно. Один раз я их нашел в печке. Дед начал передо мною оправдываться. Еще бы, очки были самой ценной вещью у него. Вернее, кроме очков были еще часы и старый «съеденный» нож. Этим ножом дед чистил картошку. Тонко-тонко снимал кожуру, в одно касание, и она кудрявым серпантином свисала, свисала, а потом шлепалась в газетный кулек...

------------------------ Наша река и трава, кудрявая «мурава»...

Я сижу по глаза в воде, как бегемот, и, щурясь, смотрю на них. Они пьют пиво и едят раков. Дядя Слава Баландин мне очень нравится... Он был не женат. Сколько ему тогда было?.. Лет тридцать.

У него очень приятная кожа, как шелк, я дотрагивался... И татуировка на шелковой смуглой коже. Роза.

Он поеживался, будто я муха. У него желтые глаза. Он умеет смеяться только глазами. «Он очень красивый и наглый». Такими словами я про него думал. Меня тянет к ним. Они лежат на берегу, на травке, такие яркие... С блестящими ленивыми глазами. Слава Баландин бросает кожуру от раков в реку. Она плюхается и проплывает мимо моей морды.

Я вижу их пятки, грязно-рыжие, круглые пальцы... Их длинные ноги, они чешут их одна об другую... Их ленивые тела покоятся, а глаза, полуприкрытые, бродят по реке, по берегу, там, где горизонт... Я встаю и выхожу на берег. Они ржут. С меня течет, как с корабля, который подняли со дна!

Два Славы. Один Слава Баландин, а другой — Слава Пират. Фамилии его никто не помнил. Пират чернявый, нервный, с кривыми ногами. Он «сидел». Он худой и весь белый, кроме шеи и рук. От него непонятно пахнет, и он знает людей по шагам. Это привычки зоны. Я тогда не знал. А он шел не оглядываясь и говорит вдруг: «Фриц, а Фриц... Хули крадешься...»

Мне не хочется до него дотрагиваться.

А Слава Баландин совсем другой. Он весь раскидывается, когда лежит на берегу. Он кудрявый, с широкой костью и мощным животом. Его пупок, глубокий, ровно поднимается и опускается... Я мог часами смотреть на его пупок. Его соски темные и припухшие... На коже остаются следы от ногтей, когда он чешет спину. Он кажется веселым и жестоким.

Я с ними ходил в «карьер». Пират там играл в карты с еще одним зеком, Васей Сараевым. Вася был старый и всегда мерз. Он носил клетчатую рубашку с длинным рукавом.

«Я не мужик, — приговаривал он, сдавая. — Я — блатной...»

Я ни черта не понимал, когда они с Пиратом разговаривали. Казалось, два пса ходят вокруг куска падали... От них обоих пахло чем-то необъяснимым... Как будто идешь по болоту...

Я отходил и плюхался рядом с Баландиным. Он никогда не садился с ними играть. Он просеивал песок сквозь большое сито. Я смотрел, не мигая, на его грудь, его плечи, бицепсы и сосок, который вздрагивал... Его спина и бедра, обтянутые старыми штанами моего отца... Отец и он были когда-то друзьями.