Мартин Мозебах - Князь тумана

Лернер двинулся к ней, не выходя из тени. В кустах хрустнула ветка. Эльфрида обернулась на звук и медленно пошла на него. При каждом шаге платье издавало скрежет. Тысячи бисеринок терлись друг о друга. Казалось, на ней надета броня, Лернеру еще предстояло самому убедиться в тяжести этих бальных доспехов. Она остановилась перед ним. Он мог разглядеть мягкие складочки у нее на шее. Косметика на ее лице немного размазалась. Изображая богиню Луны, она густо напудрила лицо и плечи белой пудрой. От алого рта, расходясь тонюсенькими канальцами едва заметных морщинок, красная краска растекалась по белизне окружающей кожи, размывая четкий контур губ. Платье источало дух бальных испарений: пахло пудрой, духами, потом.

Казалось бы, вот он, миг страстных, безмолвных приветственных объятий и первого долгого поцелуя!

Но госпожа Коре не была на это настроена. Едва позволив Лернеру обнять себя, она тотчас же его оттолкнула и, озираясь по сторонам, прошептала:

— Подумать только! Мы не одни!

— Я знаю, — шепнул он ей в самое ухо, — в лодочном домике кто-то неизвестный курит сигарету.

Он умолчал о том, что, заглянув в темное помещение, позвал невидимку: "Сударыня!" У молодчика, который там прятался, должно быть, крепкие нервы. Едва не обнаружив себя, он тут же закурил сигарету.

— Ну, теперь уж с меня довольно! — прошипела госпожа Коре. — Завтра же Ильза вылетит вон из дому!

Как так — Ильза?

— Я случайно узнала, что у нее тут завелся поклонник, некий лейтенант Герлах, он был сегодня у Граугофов среди приглашенных. Я, разумеется, позаботилась о том, чтобы она не получила приглашения и сидела дома. Довольно того, что мы ее кормим. Не хватало еще, чтобы она отбивала женихов у Эрны! И на балу Герлах четыре-пять раз танцевал с Эрной. Он был наряжен Марсом. У него красивые длинные ноги. Похоже, он ими гордится. Он проявляет интерес, записывается на танец у меня и у Эрны, танцует со мной, держится галантно и все как положено, а потом вдруг глядь — и пропал! Лейтенант Герлах никогда не уезжал с бала в одиннадцать! У меня сердце так и упало, я как почуяла, что дело плохо! И вот, когда я проводила Эрну до спальни, чтобы убедиться, что она легла (Эрна с Ильзой спят вместе на одной кровати), я вдруг слышу на черной лестнице шаги, там хлопает дверь, и нахожу возле кровати на блюдечке окурок с золотым ободком, ну точь-в-точь как те, что оставляет после себя лейтенант Герлах…

Этот окурок, комочек золоченой бумаги, она держала в руке, затянутой в черную перчатку из блестящего шелка. Пока она рассказывала, Лернер старался ее успокоить. Он привлек госпожу Коре к себе и стал водить руками по плотной, скрипучей бисерной шкуре, которая приятно холодила руку и выгодно подчеркивала обтянутые формы. Эльфрида не останавливала его, но продолжала кипеть возмущением.

Она была совершенно поглощена мыслями об Ильзе. Девчонка осмелилась нарушить ее запреты! Самолюбие Эльфриды было ранено, и эта рана сделала ее нечувствительной к искусительным поглаживаниям Лернера. Как ни старался Лернер, он тоже не мог удержаться от мыслей об Ильзе, Эльфрида сама его к ним подталкивала. Стройная дерзкая девушка с вечно готовой рассыпаться прической… У Лернера так и стояла перед глазами эта прядка, которую приходилось подбирать, причем было видно, что она тотчас же снова выбьется. Тогда, в купе, подавая чай, она так взглянула на него, словно поймала врасплох, прочитав его мысли. Теодор Лернер не подозревал о том, что большинство мужчин, бывавших в доме Корсов, так засматривались на Ильзу, что с трудом соображали, о чем их только что спрашивала хозяйка. Ильзе было предназначено судьбой отомстить за всех бедных родственниц, которых богатые брали в свой дом в качестве компаньонки и домоправительницы и которым выпала завидная доля занимать положение наполовину члена семьи, наполовину прислуги, причем от той и другой роли им доставалась худшая половина. Если у прислуги бывал выходной день, то бедная родственница, будучи членом семьи, все время оставалась на посту, а вместо жалованья ей выдавались карманные деньги. Когда намечалось что-нибудь интересное и приятное: будь то поездка в Берлин или путешествие в Неаполь, приглашение в гости к Граугофам, прием интересных гостей, то сразу оказывалось, что она относится к прислуге. Она должна была непрестанно за все благодарить и тем не менее слыла неблагодарной, в отношении к ней все больше сквозила пренебрежительность. Она чувствовала, что ее немилосердно используют, и понимала, что лучшие годы ее проходят в унижении, она носила поношенные платья хозяйской дочки, жила в чердачной каморке, так как отведенную ей поначалу приличную комнатку затем опять отобрали. В таком же положении находилась и Ильза, но она никогда не поднимала голоса и не показы вата виду, что недовольна, и все-таки нажила себе врага в Эльфриде Коре:.

Лернер еще тогда, в поезде, заподозрил, что господин Коре питает к Ильзе особенный интерес. Взор банкира заволакивался пеленой какой-то чувствительности, когда он наблюдал, как Ильза разливает горячий чай. Что мешало ей стать отрадой этого дома? Ильза почти всегда была весела. В те минуты, когда девушка не улыбалась или не мурлыкала песенку, ее лицо принимало выражение задумчивой мечтательности, но никогда не становилось капризным и раздраженным. Лернеру представилось, что она кошка, заколдованная в человека. Кошечка с беленьким нагрудничком, и все-то она умывается, все-то вылизывает свою шерстку, непрестанно поглядывая, что делается вокруг. Как кошка, она загадочна и непредсказуема в своих внезапных решениях, быстрых сменах настроения и так же не подвластна ничьим влияниям, неподкупна на похвалу, нечувствительна к упрекам. Часто она помалкивала, но иногда ошеломляла Эльфриду Коре каким-нибудь неожиданным высказыванием.

— Тебе нельзя пойти на капитанский бал! — резко бросает Эльфрида.

— А почему?

Тон вопроса равнодушный. Запрет нисколько ее не огорчил, она только полюбопытствовала с каким-то почти научным интересом, в чем причина запрета. Госпожа Коре молчит. Господин Коре смущенно произносит:

— Тетя Эльфрида опасается, что у некоторых господ только одно на уме — как бы соблазнить молодую девушку.

— Почему "у некоторых"? — спрашивает Ильза. — Любой может так поступить.

Господин Коре залился краской, что случалось с ним только в те минуты, когда было нельзя — на глазах у жены.

Бесшумно, точно босиком, Ильза скользила по дому. У Эльфриды Коре была одна маленькая слабость. Оставшись наедине с собой, она любила, сидя перед трельяжем, разглядывать свои руки, любуясь кольцами. Она носила на своих коротеньких, сужающихся к кончик}' пальчиках множество колец. Блеск и огонь камней были так хороши! Затем она снимала кольца, доставала другие и снова глядела, как они сверкают на пальцах. Результатом этих задумчивых часов нередко был визит к ювелиру, которому она отдавала что-нибудь в переделку. Эти тихие радости, которые она переживала, любуясь своими ручками и кольцами, сопровождались иногда творческим озарением. Сидя вот так перед трельяжем и тихо поворачивая руку в солнечном луче, отчего белые, красные и голубые камни так и брызгали вокруг крохотными разноцветными солнечными зайчиками, она ощущала такое умиротворение, какое другие женщины испытывают при виде только что уснувшего у их груди младенца.