Мартин Мозебах - Князь тумана

Осторожность, с какой она высказывалась, была трогательна. Она настраивала себя на то, чтобы ко всему относиться с пониманием, не отвергая ничего с возмущением, однако и для нее существовал предел, перед которым она останавливалась в растерянности. Нужно ли ей, обязана ли она, преодолевая себя, отметать эти границы? Или она и без того уже зашла слишком далеко и попала на территорию, где почва дышит ядовитыми испарениями?

— Шолто снял там, на острове, одинокую виллу, стоящую на скале, высоко над морем. Это место пользовалось недоброй славой. Строитель виллы только что отравился опием в своем китайском салоне. У Шолто тогда был молоденький секретарь, — она с трудом выдавила из себя эти слова и откашлялась, как будто ей что-то мешало в горле, — итальянец. Он был хорошенький мальчик, мне часто приходилось иметь с ним дело. Понимаете ли, Шолто любит красивую молодежь, что вполне понятно, и в этом нет ничего эксцентрического… — Эта женщина, заглушившая в себе все любовные побуждения, кроме любви к сыну, проявляла сейчас безграничную терпимость и понимание. — Но вот что он особенно любит… Видели недавно синяк на лице Александра?

Лернер кивнул. Однако воздержался от признания, что ему самому хотелось оказаться на месте того, кто наставил Александру фингал. Разве мальчишка не заслужил хорошую порку?

— Нет, это не то, что вы думаете, — сказала госпожа Ганхауз, прочитав его мысли. — Шолто любит страдание. Он любит причинять страдания. Такая уж у него натура.

Лернер закрыл ладонями лицо. Перед глазами у него встал гостиничный коридор, освещенный шипящими газовыми лампами, и он увидел, как мимо него проходит мадемуазель Лулубу, прижимая к губам окровавленный носовой платок.

— Вы это знали.

— Да, я это знала, — почти простонала она, затем распрямилась и страстно продолжала: — Я вообще все знаю! Я и про вас знаю, на что вы способны!

— Но как же вы могли тогда?.. — "Отдать на произвол такого человека, как Дуглас, своего сына", — закончил он мысленно, не договорив вслух начатую фразу.

Она ответила настойчиво, словно стараясь его убедить:

— Я раз и навсегда приняла решение: никому не позволю вытеснить меня из игры. Если я села за игорный стол, то не встану, пока не выиграю. Тут нельзя пасовать. Кто спасует, тот проиграл. Кто скажет: вот здесь или там предел, за который я не пойду, тот проиграл. Тот, кто думает, что я дошла до предела, тот не знает меня, ибо я готова сражаться до последнего. И поэтому, — она набрала в грудь воздуха и бросила на Лернера негодующий взгляд, — он хочет, чтобы я стала такой же скверной, как он, хочет довести меня до крайности, а в этом нет никакой надобности, потому что я и так уж готова на все…

Лернер испугался, что от волнений и страха у нее помутился рассудок. Они помолчали.

— При внезапном отъезде Шолто с острова Капри дело было так, — тихо заговорила она изменившимся голосом. — Молоденький секретарь остался лежать мертвый в заброшенной вилле. Все произошло, конечно, не специально, но ведь полиции этого не объяснишь.

К ней вернулось ее деловитое выражение, но больше она не произнесла ни слова. Дождь перестал. Они сели на извозчика и отправились на вокзал. Во Франкфурте Лернер заботливо проводил ее в номер. Она отперла дверь. В комнате горел свет. Александр лежал с башмаками на кровати, куря большую сигару. Госпожа Ганхауз застыла перед этим зрелищем. Затем разразилась громкими рыданиями.

Исчезнувший Шолто Дуглас, взбеленившийся и неуправляемый директор горнорудного предприятия Нейкирх, отсутствие наличных денег — все это означало, что Германская компания по освоению Медвежьего острова окончательно утратила свободу маневра. Госпожа Ганхауз никогда не позволяла себе большей роскоши, чем тогда, когда попадала в безвыходное положение. Следующий день после того, как на нее обрушилось сразу несколько катастроф, она провела в полосатом турецком халате, целиком посвятив себя обновлению коричневого платья из тафты — своей "униформы", как она называла этот замечательный наряд. Платье громоздилось перед нею пышной горой. И госпожа Ганхауз, словно не было у нее более важного дела, сантиметр за сантиметром перебрала всю эту груду (в которой было двадцать метров искусно скроенной тафты). На платье нашлись пятнышки, которые нужно было вывести, для чего у нее имелись разнообразные тинктуры, иногда она прибегала к воде и мылу, осторожненько, чтобы пятно не расползалось в ширину. Во многих местах разошлись швы; кое-где складки истрепались по краям. Она стягивала материю коричневыми шелковыми нитками, прошивала, где надо, приставляла на место кусочки, закрепляла их. Пришлось заменить несколько штук из шестидесяти пуговиц, нашитых по всему платью, хотя они ничего не застегивали. К счастью, у нее был запас лишних пуговиц, обтянутых коричневой тафтой. В заключение с применением промокательной и папиросной бумаги, влажных тряпочек и не слишком горячего утюга платье было любовно, рюшечка за рюшечкой, отпарено и проглажено. Когда наконец оно вернулось на вешалку, то стало нарядным, как оперение птички, которая только что искупалась, отряхнулась от воды и, распушившись, уселась на жердочку.

Одно дело было сделано. Этого не мог отнять у нее никакой директор Нейкирх.

На хозяйку меблированной квартиры в западной части города обновленный наряд госпожи Ганхауз произвел должное впечатление. Во время обхода высоких и немного гулких покоев, в которых еще не были уложены ковры, госпожа Ганхауз сообщила, что хочет наконец-то отдохнуть после многих лет напряженной жизни, которую она вела в Голландии и Бельгии, выйдя замуж за крупного импортера, и поэтому, овдовев, думает наконец-то устроиться поспокойнее. Александр заканчивает свое образование во Франкфурте и нуждается в материнской заботе. Когда оказывается, что у состоятельного человека жизнь тоже не безоблачна, и притом он высказывает разумные взгляды, это всегда нравится окружающим. Квартира была невелика. Хозяйка рада была сдать ее одинокой даме, а та выразила желание въехать, не дожидаясь, когда из Брюсселя прибудет ее багаж с крупными вещами, включая большой концертный рояль.

В своей квартире — это не то что в отеле, тут совсем другое дело, — сказала госпожа Ганхауз, принимая Лернера в обставленном плетеной мебелью, немного пустоватом зимнем саду, когда тот явился по новому адресу, не застав ее в гостинице, где, к своему удивлению, нашел только записку, извещавшую его о том, что госпожа Ганхауз переехала. Чтобы дирекция не взволновалась, госпожа Ганхауз оставила в гостинице Александра.

— Мы не можем расплатиться за отель, а вы снимаете такую гигантскую квартиру, — покачал головой Лернер.