Ирина Левитес - Аня

Последний день практики летел по накатанному распорядку. Аня наспех пробежалась со своей подружкой-шваброй по палатам, а Лариска, как всегда, выкрутилась — изображала инспекторскую проверку тумбочек, безжалостно выбрасывая позавчерашние продукты, натасканные сердобольными родственниками. Потом они были на подхвате: скатывали бинты в гипсовой, мыли шприцы, резали марлю и крутили салфетки, турунды и шарики, раскладывали таблетки в отмытые флакончики из-под пенициллина, сверяясь с листами назначений, отвозили больных на каталке в рентгенкабинет. Хотелось делать инъекции, хотя бы внутримышечные, но сегодня дежурила вредная старуха Игнатьевна, не доверявшая «этим черепахам». Она так быстро бегала по палатам с лотком, гремящим наполненными шприцами, что гоняться за ней было смешно.

— Нам бы точно пару влепили, — бурчала недовольная Лариска. — Сто раз объясняли, что одной иглой колоть нельзя. Стерильность же нарушается. И зачем она перед инъекцией шлепает? Какой смысл обрабатывать спиртом, если она по тому же месту рукой лупит?

— Отвлекающий маневр, — пожала плечами Аня. — Больные сами просят. Говорят, так не больно.

— Ага, не больно! — продолжала возмущаться Лариска. — Доиграются до абсцесса — будут знать, как не больно. Вот возьму и скажу старшей.

— И что? Игнатьевна мигом перевоспитается? Да ее уже поздно переучивать. И как она в таком возрасте еще носится? Сидела бы на пенсии, носки вязала.

— Вот именно! — согласилась Лариска. — Пора дать дорогу молодым. Хотя лично я не собираюсь до старости девочкой на побегушках быть. Все равно институт закончу и буду Ларисой Александровной, уважаемым человеком.

— Тебя же от всего тошнит, — засомневалась Аня. — Сама говорила: работа в отделении не для тебя.

— Естественно! Но ведь полно других вариантов. Можно пойти в физиотерапию. А что? Тепло, светло, сухо. И ответственности никакой. Никого еще д'Арсонвалем не угробили. Отработаю себе спокойненько до трех — а там хоть трава не расти. А то была забота: до следующего утра переживай, чтоб никто не помер.

— Опять бездельничаете? — накинулась на подружек Игнатьевна. — Хоть бы помогли капельницы разнести!

Не дожидаясь помощи, ухватила стойку на треножнике и побежала, покачивая головой, прикрытой легкомысленной девчоночьей косынкой с ушками. Девушки переглянулись и бросились за ней, пытаясь на бегу перехватить штатив, но Игнатьевна не отдала, сердито отмахнувшись.

— Вот так всегда! Еще и виноваты остались, — расстроилась Аня.

— Это она просто так ворчит. Хочет доказать свою незаменимость. Думает — никто лучше ее не сделает. У меня бабуля такая же, не угодишь. Как бы я ни старалась — все переделает по-своему. Ой, а нам же еще характеристики подписывать. Практика закончилась. Ура, свобода!

— Кому свобода, а кому не очень. Я пока останусь. Поработаю лето санитаркой. Опыта наберусь.

— Хорош опыт! Полы мыть! — съехидничала Лариска.

— Кому-то и полы надо мыть. Да я уже к больным привыкла. Как они без меня?

Ровно в шестнадцать ноль-ноль Лариска усвистела, довольная характеристикой, удостоверяющей, что она прошла практику «на отлично», овладела в полном объеме техникой выполнения манипуляций, навыками ухода за больными; в общении доброжелательна и вежлива, обладает этико-деонтологическими качествами медицинского работника. Все!

Аня задержалась до вечера, ей зарплату платили как санитарке. После ужина, когда бурлящая жизнь в отделении замерла, последние посетители ушли, пожелав всем скорейшего выздоровления и подробно выспросив, чего именно принести завтра, вновь принялась за уборку. Во второй палате мыть полы было не очень радостно под недовольные вздохи и постоянные претензии Горчаковой с мениском: то ей окно прикрой, то открой; то подай зеркальце с тумбочки, хотя руку протяни — вот оно, рядом; то тапочки ее драгоценные задвинули под кровать слишком далеко, и непонятно, на что они ей сдались, ведь ходить при помощи костылей и не пытается, несмотря на то, что давно пора двигаться. И еще, гоняя Аню по своим вздорным поручениям, снисходительно называла ее ненавистным именем «Анюта», отчего девушке припоминались глупые детские стишки: «Анюта! — Что, барыня? Я тута!» Словно она прислуга. Или крепостная какая-нибудь.

Вот и сейчас Горчакова, демонстративно прикрыв глаза, капризничала:

— Не стучи шваброй, Анюта. У меня мигрень от твоего грохота разыгрывается.

— Я потихоньку, Диана Ивановна. Немного осталось, сейчас закончу.

— Ладно, — устало взмахнула рукой Горчакова. — Возьми там конфетку. Сын принес. Нет, но какой идиот! Довел меня до сердцебиения. Вот тут бьется, прямо трепещет. Додумался: жениться собрался.

— Вот и хорошо.

— Хорошо! Прекрасно! Лучше не бывает! И где он ее только взял? Я понимаю, когда невесту находят из своего круга. Когда родители знакомы и могут посоветовать. А эти уличные знакомства — не понимаю! Какая-то воспитательница из детского сада. О чем с ней разговаривать? Девушка должна иметь приличное образование.

— Ну не знаю, — ответила Аня. Чем воспитательница отличается от будущей медсестры, зарабатывающей мытьем полов? К заоблачным высям, в которых живут Горчаковы, ей никогда не долететь. Домыла полы и успокаивающе бросила несколько ничего не значащих фраз: дескать, все образуется.

На сегодня почти все. Осталась только третья палата. Едва Аня вошла, смех и шумные возгласы смолкли, а больные организованно двинулись в коридор — надо бы пройтись, перекурить. Даже Иваненко нашарил костыли и неловко запрыгал к выходу.

Василек пристально следил за возвратно-поступательными движениями швабры и явно прикидывал, что бы такое сказать.

— Ань, дай воды попить, — придумал наконец.

Сделал пару глотков, не отводя жалобно-ищущего взгляда от ее лица и, отдавая стакан, крепко схватил девушку за руку.

— С ума сошел? Воду из-за тебя вылила, — рассердилась Аня. — Пусти!

Но парень железным капканом сжал и вторую руку. Притянул Аню к себе и стал отчаянно целовать. Девушка вырвалась и отскочила на безопасное расстояние. Не очень-то испугалась, скорее разозлилась.

— Что ты себе позволяешь? — возмутилась она.

— Аня! Анечка, не сердись. Я тебя люблю.

— Тоже мне, жених нашелся! — в сердцах выпалила Аня.

— А! Не гожусь в женихи? — разъярился обычно улыбчивый и добродушный Василек. — Может, скажешь, почему я тебе не нужен? Может, объяснишь?

— Не понимаю, чего ты разозлился?

— А! Не понимаешь! Врешь ты все! Просто с калекой не хочешь связываться!

— Каким еще калекой? — искренне удивилась Аня. — Вот подлечишься, выпишешься и на танцы пойдешь.

— Танцы! Танцы! — побледнел от гнева парень. — Танцы!