Ирина Левитес - Аня

— Не знаю… Папа говорит, с моими способностями об институте и мечтать нечего. Может, в медучилище пойти? На сестру.

— Что ж, дело хорошее. Раньше говорили: сестра милосердия.

— Решено! Мне и вправду очень хочется! Завтра выходной, а в понедельник поеду, подам документы.

— Вот и славно.

Небо нависло сизой губкой, переполненной водой, и обрушилось на Красную площадь. Ливень смыл людскую накипь, бурля и вздуваясь пузырями на брусчатке; разогнал митингующих, самозабвенно размахивающих самодельными флагами и транспарантами, призывающими к борьбе за что-то; грохотал вслед трем Лениным, неуместно грассирующим «Правильным путем идете, товарищи!»; яростно преследовал Ивана Грозного, растерявшего величие и царственную осанку; обратил в бегство дружину опричников, волочащих по лужам бутафорские секиры и копья; безжалостно залил до краев лотки с жареными пирожками, превратив их в раскисшее месиво; умыл загримированные лица профессиональных нищих, вернув им почти благопристойный вид; заставил смолкнуть мгновенно осипший баян, до того простуженно тянущий «Прощание славянки».

Аня неторопливо брела по вымытой дочиста площади. Спасаться было поздно, и терять нечего. Она сняла туфли и шла, низко склонив голову. Шла-шла и натолкнулась на нечто упругое и живое.

— Ой! — очнулась Аня. — Извините, пожалуйста!

— Ни за что! — насмешливо произнес знакомый голос. Даже очень знакомый, но абсолютно невозможный здесь, на этом самом месте.

— Белкин! — радостно воскликнула Аня. — Белкин, это ты?

— Нет, это тень отца Гамлета.

— Откуда ты взялся?

Аня выронила от растерянности туфли. Не раздумывая, обняла Белкина обеими руками и прижалась к нему так близко, что дождь не размывал объятие. Они замерли, надежно укрытые от посторонних глаз водопадом, и целовались судорожно, взахлеб. Словно ныряльщики, ушли на глубину и не могли вынырнуть — не хватало воздуха и сил.

Внезапно тугой фонтан с силой обдал их откуда-то сбоку. Они отпрянули друг от друга и залились смехом. Мимо медленно плыла поливальная машина, старательно сгоняя лужи.

Ливень не выдержал поединка с машиной и сдался. Грянуло солнце. И вспыхнули миллиардами капель пряничные купола Василия Блаженного, заискрились зубцы Кремлевской стены, засияли промытые до блеска окна Исторического музея.

Белкин поднял с мостовой Анины туфли, вылил из них воду и надел ей на ноги. Аня отжала волосы, скрутив их жгутом. И пошли они, взявшись за руки, то и дело заглядывая друг другу в глаза, проверяя: ты тут?

— Нет, ну правда: откуда ты взялся? Прямо с неба свалился! — продолжала восхищаться Аня невероятной материализацией одноклассника.

— Ничего удивительного. Все дороги ведут в Рим. А все приезжие идут на Красную площадь. Я только вчера прилетел. В общежитии переночевал — и сюда.

— Так сразу устроился?

— Скажешь тоже! Меня знакомые второкурсники пригрели. Еще предстоит с комендантом сражаться. Придется брать личным обаянием. А ты где остановилась?

— Я? — Аня помрачнела. — У родственников. У дальних. Завтра документы пойду подавать. Пока не скажу, куда.

Белкин остановился и, утратив обычную привычку превращать любой разговор в балаган, очень серьезно попросил:

— Только не пропадай больше, ладно? Ты мне нужна. Ты даже не представляешь, как ты мне нужна.

— А почему ты раньше молчал? Мог хотя бы на выпускном сказать. Выходит, зря полночи на лестнице просидели?

— Боялся. Ты такая независимая. И очень красивая.

— Можно подумать!

— Хочешь, я расскажу, какая ты? — Белкин закрыл глаза и скомандовал: — Стой тут! Я могу нарисовать тебя по памяти. Всю — одной линией, такая ты тонкая. Как девочка на шаре. Ты ходишь, будто танцуешь. И так быстро, что волосы не успевают догнать тебя. И еще ты очень смешно хмуришь брови, когда сердишься. А на левой щеке, если присмотреться, брызги. Как будто кисточку встряхнули с охрой. Но я бы взял сепию. А губы…

— Молчи, — шепнула Аня и закрыла его губы своими.

Вернулась поздно. Вообще-то подумывала о том, что дома наверняка беспокоятся, и даже уговорила Белкина пораньше доехать на метро до Профсоюзной. Ему тоже надо было вернуться в общежитие хотя бы до одиннадцати и миновать строгого вахтера. Но никак не получалось расстаться. Последние пять минут долго повторялись и перебирались, как четки по замкнутому кругу. Наконец, уговорившись встретиться завтра в семь вечера у памятника Пушкину, они расцепили руки.

Дома никто не беспокоился. Все спали. Аня сидела на своем обжитом подоконнике и вглядывалась в ночную Москву, которая сегодня уже не казалась чужой и мрачной гордячкой, а превратилась в преданную сообщницу, темным покрывалом надежно укрывающую влюбленных. Спать не хотелось. Тело казалось легким, почти невесомым — раскинь руки и пари над городом, улыбаясь в окна. Слегка кружилась голова — то ли от бесконечных поцелуев, то ли от голода. За весь день они съели на двоих пирожок с капустой, разделенный по-братски на мосту через Москву-реку. Под ними проплывал катер, а люди с палубы махали и что-то кричали, но сверху не было слышно.

На кухонном столе, накрытые салфеткой, прятались тарелка с бутербродами и огромный спелый помидор. Господи, как вкусно! Даже зажмурила глаза от удовольствия. А колбаса-то докторская! Триста лет ее не ела. Нет, все-таки молодец тетя Таня! Зря на нее обижалась…

Утром несколько раз заглянула в сумку. Перебрала, пересмотрела, все ли на месте: паспорт, аттестат, фотографии три на четыре и медицинская справка, предусмотрительно заполненная еще дома, в районной поликлинике. Казалось, что непременно забудется какая-нибудь важная бумажка и придется возвращаться назад. А возвращаться, как известно, плохая примета. Но все складывалось как нельзя лучше. И ключ в двери не заело, как обычно, и двери лифта раскрылись, едва нажала на кнопку вызова, и даже безоблачное небо гарантировало ясную погоду.

Неподалеку от метро вдруг увидела бутылку из-под молока, наполненную прозрачно-янтарной тягучей массой, наглухо закрытую полиэтиленовой крышечкой. Она плыла по воздуху в оранжевой шелковой авоське, выпяченная вперед невзрачными пакетами с неизвестным содержимым.

— Извините, а где вы масло брали? — спросила Аня.

— А вон, в магазине, — показала рукой женщина.

Пройти мимо было преступлением. Дома масло давали по талонам, понемногу. А чтобы так — целыми бутылками — это и представить немыслимо. Поколебавшись, решилась все-таки зайти, разведать. Масло действительно было. Без всяких талонов. И очередь смешная, так — человек пятнадцать-двадцать. Это вообще можно было не принимать во внимание. Нужно только сбегать домой, взять банку побольше. Или лучше две.