Ирина Левитес - Аня

Нет, не такой представлялась в мечтах Москва. Когда собиралась к отцу, воображала идиллию: за столом, покрытым белоснежной крахмальной скатертью, сидят счастливые папа, его жена и маленький мальчик. Пьют чай из огромного сияющего самовара и едят вишневое варенье из резных розеток. Неизвестно, почему она придумала это «Чаепитие в Мытищах», но действительность оказалась совсем другой.

Москвичи и гости столицы торговали. Продавцы всех возрастов — от детского до преклонного, всех социальных групп — от школьников до профессоров стояли вдоль обочин, предлагая нехитрые товары в любых количествах: сигареты блоками, пачками и штуками; конфеты коробками и поодиночке; семечки стаканами матрешечных калибров; самодельные пирожки с начинкой неясной этиологии.

Аня слегка побаивалась, шагая рядом с отцом по замусоренному тротуару сквозь печальные шеренги. Она смотрела себе под ноги, ступая по шелухе семечек, рваным упаковкам, окуркам. Торговый строй становился все плотнее и насыщеннее, количество неизбежно перешло в качество: потянулись рыночные ряды, сплошь уставленные пестрыми палатками, напоминающими галдящий, торгующийся, жующий табор.

Ходить, прицениваясь и приглядываясь, надо было осторожно, не теряя бдительности. В толпе шныряли карманники, выглядывая своих зазевавшихся клиентов. Мошенники предлагали настоящие американские джинсы, распяленные для убедительности на вытянутых руках, но в последний момент меняли дефицит на бесполезную тряпку, всунутую в фирменный пакет, и растворялись. Наперсточники ловко катали примитивный и понятный шарик, искушая стремительным обогащением. Монументальная дама с лицом и осанкой Екатерины Великой приоткрывала полы плаща, утыканные изнутри прозрачными клеенчатыми карманами, манящими дипломами всех известных и неизвестных учебных заведений, вплоть до Гарварда и Сорбонны. В толпу со скоростью пушечных ядер с лязгом и грохотом врезались огромные металлические тележки. Лихачи-грузчики азартно налегали на поручни. Они ничего не видели из-за тюков, но для очистки совести истошно вопили: «Поберегись!» Между ними сновали тележки поменьше, с пристегнутыми баулами. Москва встала на колеса и покатила: «Поберегись!»

Отцовская палатка, прилепившаяся к контейнеру-складу, стояла в центре рынка. Аня с готовностью бросилась помогать налаживать торговлю: пристраивала плохонькие тряпки, добиваясь пущего эстетического эффекта. Затем отступила на пару шагов в сторону, рискуя быть сбитой грузовой колесницей, и критически осмотрела плоды своих усилий.

Люди текли мимо не задерживаясь. Изредка кто‑нибудь на ходу дотрагивался до выставленной одежды, проверяя ее на прочность или иные качества, и равнодушно отворачивался. Только немолодая женщина небрежно бросила в свой безразмерный баул стопку детских маечек да бойкий дедок выторговал тренировочные штаны с лампасами.

— Что-то торговля у тебя не очень, — извиняющимся тоном сказала Аня.

— Много ты понимаешь. Это только начало. Скоро магазин открою.

— «Я планов наших люблю громадье!» — весело процитировала Аня, надеясь убить несколько зайцев сразу.

Заяц номер один: морально поддержать отца. Какой-то он жалкий. Суетится, пыжится, пытается что-то доказать. А ведь мама говорила, он был неплохим инженером. Заяц номер два: найти взаимопонимание. За семь лет разлуки они здорово отвыкли друг от друга. Им теперь надо заново знакомиться. И, наконец, заяц номер три: доказать, что она достойна отцовского уважения.

Все эти заячьи мотивы разбежались по полочкам сами собой — очень хотелось понимания. И любви.

— «Громадье!» — передразнил отец. — Что б ты понимала! Сейчас столько возможностей. Шевелиться надо, а не болтать.

— Но я же поступать приехала, — попыталась она оправдаться.

— Кстати, насчет поступать. С твоим аттестатом только в дворники.

— Ну и пусть! — расстроилась Аня.

Отвернулась и принялась перекладывать рубашки, самостроченные предприимчивыми кооператорами, пряча вспыхнувшее предательским румянцем лицо. Конечно, отец прав. Она действительно ни на что не годится. И зачем в Москву приехала? Только деньги на билет потратила. Мама из-за этого в долги влезла, нанялась еще полы мыть в сберкассе, будто мало ей работы в киоске.

— Хватит уже дуться, — примирительно сказал отец. — Так куда собираешься все-таки?

— Не знаю. Думала на журналистику.

— Да это стопроцентно безнадежный вариант. Туда поступить — или лапу волосатую надо иметь, или мешок денег. У меня, извини, ни того, ни другого. И пытаться нечего. Иди куда-нибудь в экономический, что ли.

— Там математика…

— Надо было с репетиторами заниматься.

— А деньги? Откуда они у нас?

— Что, мать не в состоянии заработать хотя бы минимум?

— Она и так на двух работах.

— Да хоть на десяти. Надо мозги напрягать, а не полы мыть. Вот хотя бы открыли кабинет психологической разгрузки, — на ходу воодушевился отец.

— Как это?

— Так это. Книги надо нормальные читать. Читаешь всякую муру. Полно ведь приличной литературы. Кабинет психологической разгрузки. Слышала про такое? Стены светлые, ковер там, шторы всякие. Цветов побольше. И чтобы музыка тихая играла. И все!

— Что — все?

— Народ валом повалит. Будут сидеть в креслах, слушать музыку. Стрессы снимать. И за это платят, между прочим, прилично. Только пальцем помани.

— Ну да. Поразгружаются, порасслабляются — и бегом в огород картошку копать. Или полы в подъезде мыть.

— Ничего ты не понимаешь. Я тебе дело говорю. Взяли бы и попробовали. Или нормального жениха бы нашла, иностранца. И за бугор свалила. Все так делают.

— Не с моей внешностью, — уже почти весело ответила она. — Мне только за тракториста светит.

— Да уж, — согласился отец. — Куда же тебя девать?

— В медицинское училище. А что? Нормальная профессия. Может, у меня получится.

— Чего ж не получится — горшки выносить? Мадам! — отец повернулся к необъятной женщине. — Мадам! Обратите внимание: кофточка — прямо на вас сшита. Европейское качество. Сделана по немецким лекалам. Да вы пощупайте ткань, пощупайте. Чувствуете?

Виктор мечтательно прикрыл глаза, демонстрируя неземное наслаждение от прикосновения к дешевой синтетике, и полностью переключился на торговлю, поскольку возле прилавка стал постепенно скапливаться народ, притянутый стадным инстинктом: если покупают, значит, это кому-нибудь нужно.

Ночью не спалось. Накануне с трудом дождалась, пока все отужинают и освободят кухню. Еще не привыкла к сдвинувшемуся времени. Особенно изнурительным был ранний вечер — глаза закрывались сами собой, тело наливалось свинцовой тяжестью, а голова соскальзывала с подставленных подпорками рук. Она мгновенно провалилась в сон на своем шатком ложе, невзирая на капризы Андрюши, громкие разговоры взрослых, глухой монотонный прибой большого города, врывающийся в открытое окно.