Джеймс Скадамор - Клиника «Амнезия»

— Спасибо, — холодно поблагодарил Суарес. — Мы уже никогда не узнаем правды. Лишь одно я знаю точно: я никогда не прошу себе, что толком не поговорил с Фабианом о его родителях. — Суарес тряхнул головой и продолжил: — Феликс Моралес сожительствует с горничной. Чего еще можно было ожидать от парня из горной деревушки, которого как магнитом тянет на таких же, как он, простолюдинок?

Моей матери явно не понравилось то, что он сказал.

— Как вы можете говорить такие вещи…

— Что вы об этом знаете? — резко оборвал ее Суарес.

В его голосе прозвучали незнакомые мне нотки. Явная неприязнь, от которой мне вдруг стало дурно.

— Между прочим, многое, — отрезала мать. — Можете не рассказывать мне, какое здесь у вас, в Эквадоре, нетерпимое отношение ко многим вещам. Однако в сложившихся обстоятельствах лучше умолчу об этом.

Суарес рассмеялся крайне оскорбительным, неприятным смешком.

— Умоляю вас, сеньора, не утруждайте себя подобными инсинуациями в мой адрес. Я стоически перенесу их.

Я попросил мать замолчать и предоставить мне возможность объясниться с Суаресом. Не хватало, чтобы этот разговор перерос в поток политических обличений. Я вновь обратился к Суаресу.

Говорил я довольно долго. Признаюсь, порой мне приходилось искать себе оправдания — кстати, весьма противоречивые.

Я не думал, что Фабиан воспримет все так серьезно. Я рассчитывал, что ему станет лучше. Вы сами говорили, что реальная жизнь способна принести сплошные огорчения. По вашим собственным словам, иногда нет ничего дурного в том, чтобы дать людям возможность поверить в то, во что они желают верить. Вы утверждали, что горе задает нам всем разные вопросы. Вы и ваши чертовы афоризмы, произносимые по любому поводу. Это вы во всем виноваты. Это ваша вина, а не моя.

Мать героически бросилась мне на помощь.

— Все верно. Чье мнение, как не ваше, побудило двух мальчишек отправиться в эту поездку? — строго спросила она. — Вы не только поощряли их фантазии, вы всячески отравляли душу собственного племянника. Поэтому я не удивляюсь, что и моему сыну — причем не без вашего влияния — взбрело в голову пуститься в далекое путешествие.

— Даже человек, обвиняемый в гибком взгляде на истину, способен понять смехотворность подобных утверждений, — спокойно парировал Суарес. — Они не имеют ни малейшего отношения ни ко мне, ни к Фабиану. К вашему сыну — пожалуй.

Недобрый огонек, вспыхнувший в его глазах, совершенно преобразил Суареса. Он вдруг сделался похож на дышащего злобой питбуля.

— Ты паразит, Анти, ты — кукушка, — проговорил он.

Я вздрогнул.

— Ты похож на кукушку, — продолжил Суарес, энергично ткнув пальцем в мою сторону, — которая подбрасывает яйца в чужое гнездо, в гнездо другой, более слабой птицы. Да что там! Ты самый настоящий вандал!

— Более слабой? Вы хотите сказать, что Фабиан был слабее меня? — взмолился я.

— Ты вечно чего-то боишься. Ты — трус. Твоя трусливая натура делает тебя способным на все. Так и получилось, ты убил его.

— Довольно, — перебил его отец. Его голос еще никогда не звучал столь решительно и твердо. Словно это сказал не он, а кто-то другой, кто незаметно для нас вошел в комнату. — Он всего лишь ребенок.

— Он уже почти стал мужчиной, — возразил Суарес и встал. Затем подошел к двери и с напыщенно-мелодраматическим видом плюнул на пол.

— Вон из моего дома! — процедил он. — Рассказчик ты хренов!

Мы втроем — родители и я — сидели неподвижно, как будто разбитые параличом.

— Вон! Все вон! — повторил Суарес, дрожа от гнева. — Уходите. Пока я не напустил на вас Байрона!

— Суарес! Я прошу вас! — Я изо всех старался не заплакать, но поздно. Слезы уже текли по щекам. Я попытался сказать еще что-то, однако мне не хватило воздуха. С моих губ слетело лишь невнятное сипение.

Мать, не удостоив Суареса взглядом, вышла из комнаты. Отец помог мне подняться с кресла и повел к выходу. Когда мы приблизились к порогу, Суарес произнес:

— Выслушай еще одну вещь, прежде чем уйдешь, Анти. Я бы на твоем месте поверил, что Фабиан и правду провел ночь в борделе. В нашей семье наблюдается склонность к продажной любви. Среди нас немало талантливых рассказчиков. — Мне стало мучительно жаль этого пожилого человека, который был готов в любую минуту разрыдаться. — Мир Фабиана был фантастическим потому, что не мог быть иным. А что скажешь ты в свое оправдание?

Дверь дома, так хорошо мне знакомого, навсегда закрылась за моей спиной, и я услышал, как мать невнятно проговорила:

— Какай ужасный человек!

Звук ее голоса показался мне далеким, сдавленным, приглушенным, почти нереальным. Экзотические цветники Байрона, розы и кактусы, беленные известью стены дома, красная земля подъездной дорожки, наш идиотский практичный автомобиль — мне почему-то казалось, что все это в любую минуту бесследно исчезнет и я останусь один в целом мире. До меня дошло, что я не попрощался с Евлалией и Байроном, однако в ту минуту меня это не особенно озаботило.

Если я тогда что-то испытывал, то главным образом раскаяние. Не за то, чем занимался в Педраскаде, и даже не за то, о чем поведал в библиотеке. Я раскаивался в том, что выставил в неприглядном свете Суареса, сорвал с его лица привычную маску. Всего один-единственный раз он потерял самообладание, и в результате я навсегда лишился остатков светлых иллюзий, скрашивавших мое пребывание в Эквадоре.

Мать попыталась по-своему утешить меня.

— Анти, ты хотя бы понимаешь, что на самом деле он зол вовсе не на тебя?

Она добавила что-то еще, пока я залезал в машину, но, видимо, заметив выражение моего лица, замолчала. Продолжать какие-либо разговоры было уже бессмысленно. Мы молча ехали домой по пустынному шоссе, зловеще освещенному бледным светом придорожных фонарей. Вскоре мы въехали в Старый город с белыми фасадами домов и пустынными, мощенными булыжником улочками. В этот час он показался мне призрачной театральной декорацией. Я злился на пестро одетую толпу, что наводняла город в дневные часы, за то, что сейчас, когда я так сильно в ней нуждался, в последний раз проезжая по улицам Кито, ее здесь не было.

На следующий день мы с отцом прощались в аэропорту. Я все еще жил надеждой, что некто в лоснящемся костюме появится на пару с улыбающимся Фабианом и скажет, что это был всего лишь розыгрыш. Увы, все обстояло не так. Родителям предстояло еще на пару недель задержаться в Эквадоре, чтобы доделать незаконченные дела. Меня же в лондонском Хитроу встретит дядюшка, которого я практически не помню, и будет присматривать за мной до их приезда. Я спросил у отца, можно ли мне остаться на похороны Фабиана, назначенные на завтра, но со своим вопросом опоздал. Мой чемодан был уже сдан в багаж, и самолет до Каракаса, на котором мне было суждено преодолеть первую часть пути, вылетал через час.