Маргарет Этвуд - Мадам Оракул

В тот вечер Фелиция сидела перед туалетным столиком, расчесывая свои потрясающие рыжие волосы, доходившие до талии, и смотрела на отражение в зеркале. Горничную она отпустила. Фелиция была очень грустна; похоже, что Редмонд ее разлюбил. Если бы только было возможно вернуть его чувства! Она без сожалений покончила бы с нынешним образом жизни, перестала вступать в беспорядочные связи с представителями местного дворянства и вновь стала честной, любящей женой, а Шарлотта получила бы расчет. «Ты меня любишь?» — каждый вечер спрашивала Фелиция у мужа, когда тот наконец появлялся. Его пошатывало от чрезмерного количества выпитого портвейна, и было видно, что он думает о недоступной ювелирше. Фелиция, в одной рубашке, терлась об него, как самка ягуара. У них, разумеется, были отдельные спальни, но Редмонд еще не отказался от ежевечерних визитов к жене, будучи не готов столь откровенно продемонстрировать желание от нее избавиться. Кроме того, ему нравилось ее мучить.

— Ты меня любишь? — спросила она еще раз. Ей нередко приходилось повторять по два раза: Редмонд не слышал ее — или притворялся, что не слышит.

— Естественно, — скучающе, с ленцой, ответил он. Ему была хорошо знакома ее рубашка, она уже не возбуждала его, как раньше. Последнее время от Фелиции пахло увядающими гиацинтами, весенним увяданием, не сладковатым, как осеннее, а тинистым, болотным.

Редмонд предпочитал запах Шарлотты, от которой веяло чуть затхлой лавандовой водой.

— Что станет со мной без тебя? — с обожанием воскликнула Фелиция.

— Ты унаследуешь кучу денег, — удивленно ответил Редмонд, отвернулся к окну и, глядя на свое отражение, поднял левую бровь. Недобрый наблюдатель сказал бы, что он тренируется. Редмонд думал о Шарлотте; ему нравилось заставлять ее краснеть. Он устал от чрезмерности Фелиции: ее тела, которое, словно сорная трава, стремилось полностью занять окружающее пространство, волос, не знавших границ, будто лесной пожар, ума, расползавшегося, точно рак или лобковые вши.

« Остановись», — не однажды просил Редмонд, но она не могла, она проносилась над ним, как чума, и оставляла иссушенным. Но теперь появилась Шарлотта с ее корсетами, и особенными повадками, и белым, будто из фланелета, личиком, и бледными пальчиками… Ее холодность интриговала его.

Так, по крайней мере, думала Фелиция, страдальчески впиваясь зубами в нижнюю губу — полную, чувственную губку, которую Редмонд когда-то так любил ласкать. Сегодня он задержался дольше обычного. Фелиция всхлипнула и, слишком расстроенная, чтобы думать о приличиях и носовых платках, вытерла слезы тыльной стороной свободной руки. Наверное, она предвидела, что все так или иначе устроится в пользу Шарлотты, а ей самой предстоит кануть в небытие. По щеке скатилась слеза, на кончиках рыжих волос вспыхнули электрические искорки. В зеркале полыхало пламя и стояла вода — Фелиция видела себя под водой. Она боялась смерти. Она хотела только одного — счастья с любимым человеком, но это невозможное желание сломало ей жизнь; следовало довольствоваться привычкой, покоем, извечной ложью.

Я открыла глаза, встала и пошла на кухню готовить кофе. Все не так, все плохо.

Жалость к Фелиции исключена — это против правил и полностью разрушает сюжет. Мне хватало опыта, чтобы это понять. Будь она не женой, а любовницей, я могла бы сохранить ей жизнь; но так несчастная обречена. В моих книгах жены либо сходят с ума, либо умирают, либо то и другое вместе. Но разве она это заслужила? Как можно приносить ее в жертву ради Шарлотты? Я уже утомилась от драгоценного целомудрия и безупречности этой девицы. Она вызывала у меня зуд во всем теле, как власяница, хотелось, чтобы иногда она падала в грязь, страдала от менструальных болей, потела, рыгала, испускала газы. Даже ее страхи были чрезмерно чисты: все эти безликие убийцы, лабиринты, запретные двери.

Надеюсь, в новой жизни, той, что вот-вот начнется, я буду обращать меньше внимания на плащи и больше — на дырки в чулках, заусенцы, дурные запахи, проблемы пищеварения. Может, стоит попытаться написать настоящий роман — о человеке, который работает в офисе и заводит пошлые, безрадостные романы? Увы, это невозможно, это против моей природы. Мне жизненно необходимы хэппи-энды и то облегчение, когда все оборачивается как надо, и можно, будто рисом, осыпать героев жизненными благами и отпустить в долгую и счастливую жизнь. Дождаться бы финального поцелуя — такого, чтобы у Шарлотты закатились глаза, — и пусть они с Редмондом убираются куда хотят. Когда наконец это произойдет? Когда я смогу забыть о них и заняться собственной жизнью?

Кофе не было, пришлось заварить чай. Потом я собрала нижнее белье отовсюду, где оно росло, — из-под стола, со спинок стульев, — сложила в раковину, залила и принялась натирать волокнистым зеленым мылом. Красноватая вода слабо отдавала железом и подземным газом; унитаз с каждым днем работал все неохотнее. Плохой смыв, плохие сны, может, я от этого так плохо сплю?

Я отжала белье; в нем хрустел песок. Прищепок не нашлось, и я повесила вещи на перила балкона. Затем приняла ванну. Вода была неприятная, розовая, похожая на теплую кровь. Вытершись, я надела последний комплект белья и завернулась в полотенца. Налила еще чашку чая, вышла в темных очках на балкон. Села на пластмассовый стул, откинула голову, закрыла глаза и постаралась выкинуть из головы все мысли. Промыть мозги. Из долины несся монотонный жестяной стук — это мальчик бил по куску железа, отпугивая птиц. Я вся пропиталась светом; кожа изнутри тускло светилась красным.

Было слышно, как внизу, под фундаментом, похороненная мною одежда отращивает себе тело. Процесс почти завершился; скоро она, будто гигантский крот, слепо вылезет из-под земли, потом медленно, тяжело, шатаясь, взберется на холм, подойдет к балкону… существо из плоти, что когда-то была моей, — не могла же она исчезнуть бесследно? Существо без черт, гладкое, как картошка, крахмально-бледное, похожее на одно большое бедро, с лицом, точно грудь без соска… да ведь это Женщина-Гора! Пока я сидела, она успела подняться в воздух и теперь опускалась вниз. Повисев надо мной пару мгновений, словно эманация, словно желатиновый шар — мой призрак, мой ангел, — она обрушилась сверху и поглотила меня. Я барахталась внутри своего бывшего тела и ловила ртом воздух. Замаскированная, невидимая, я задыхалась от белого меха, забивающего нос и рот. Я была уничтожена.

Редмонд расхаживал по террасе. Стояла глубокая ночь; в кустах вздыхал ветер. Редмонд был в трауре. Он казался спокойным, умиротворенным: теперь, после смерти Фелиции — с ней произошел несчастный случай: она утонула, когда Редмонд застиг ее за прелюбодеянием с Оттерли в плоскодонном ялике на реке Пэппл, — его жизнь обрела новый смысл. Они с Шарлоттой собирались пожениться, хотя во избежание сплетен пока были вынуждены держать свои планы в секрете. Редмонд с обожанием поглядел на освещенное окно невесты. После свадьбы он бросит хандрить, оставит свои дикие привычки, остепенится. Она будет играть на фортепиано и читать ему вслух газеты, а он, в шлепанцах, вышитых ее драгоценными ручками, будет сидеть в кресле и наблюдать за веселым танцем огня в камине. У них родятся дети; после смерти сводного брата — его ударило по голове перевернувшимся яликом — Редмонду нужен сын, законный наследник титула графа Оттерлийского. Если вдуматься, все обернулось как нельзя лучше. Странно, что тело Фелиции так и не нашли, несмотря на то что он приказал прочесать дно реки бреднем.