Александр Беляев - волчья жизнь, волчь законы...

Минут через сорок приехали. Открылась дверь, и в фургон ударил свет осеннего ненастья.

Недавно прошёл дождь. В грязных лужах плавали опавшие листья осины. Солдаты вылезли из фургона, осмотрелись. Длинные мрачные склады. Окраина города. За складами, в прозрачной туманно-серой дымке, виднеется кромка тёмного леса.

На складе Дробышев очень быстро догадался, что Бардо одного с ним призыва – «гусь». Они носили ящики с тушёнкой к хлебовозке. Солдат-старослужащий грузил их в фургон. Бардо ходил неторопливо, вразвалку. Говорил он медленно, лениво, – обычно так говорят наркоманы.

Увидев, что Дробышев несёт два ящика, а Бардовский – один, «старик» рассердился:

– Бардо, я не понял. Ты что постарел? Ну-ка, иди сюда.

И, когда Бардо поставил свой ящик на землю, «старик» от души зарядил ему в грудь. Удар прибавил Бардовскому прыти. И после этого Бардо не шлагновал – носил по два ящика.

Загрузили тушёнку, комбижир, сгущённое молоко, сахар, несколько мешков перловки и гречки. Выкатили тяжеленную, двухсотлитровую, бочку с подсолнечным маслом. Вчетвером (вместе с прапорщиком) подняли её и задвинули в фургон.

Затем пошли на соседний склад, в холодильник за мясом. Кладовщик выдал им стальные крюки.

Стены холодильной камеры обросли толстым панцирем серебристо-белого льда; потолок голубовато искрился от пушистого инея; в углу лежала синяя гора мёрзлых располовиненных говяжьих туш.

Начальник склада указал, какую тушу следует взять, и солдаты, подцепив крюками тяжелую половинку говяжьей туши, распиленную вдоль хребта, понесли её на улицу. Бардовский со «стариком» оказались хитрее: они подцепили тушу вдвоём со стороны груди. Дробышеву досталась задняя нога. Сергей шёл, двумя руками с трудом удерживая крюк. Пот со лба катился градом.

С грехом пополам вытащили тушу на улицу. Взвесили на грузовых весах. Оказалось: весит сто тридцать два килограмма. Кладовщик вручил им двуручную пилу «дружба».

Пилить, понятно дело, пришлось Бардовскому с Дробышевым. Солдат-старослужащий стоял в сторонке, засунув руки в карманы, лениво покуривал.

Сергей, увлекшись процессом распила, не подрасчитал своих сил и дернул на себя рукоятку пилы.

Бардо вскрикнул от боли – острые зубья «дружбы», соскочив со скользкой туши, зацепили ему руку, оставив губокий разрез на левой кисти.

Бардо, с перекошенным от боли и злости лицом, крикнул Дробышеву:

– Ты что обурел? Ты как пилишь?

– Бардо, извини. Я нечаянно.

– Нечаянно, – передразнил Бардовский. – А если, я тебе по лицу нечаянно врежу?

– Ну, извини, брат, я не хотел, – искреннесказал Сергей, со страданием глядя на сочащуюся кровь из раны.

– Меня это не гребет, хотел ты или не хотел, – прижимая рук, говорил Бардо. – За тобой косяк. Будешь должен.

– Что именно?

– Пузырь водяры.

– Бардо, у меня нет денег на водку.

– Твои проблемы.

– Бардо, но я ж нечаянно, – попытался оправдаться Дробышев. – Ты ж сам видел, что я не хотел.

– Дробь, не скули. Я сказал: с тебя пузырь! Какие вопросы?

– Бардо, слушай, я не против выпить с тобой мировую, но у меня сейчас нет денег на пузырь.

– Короче, Дробь, не грузи меня. Это твои проблемы. Я сказал, чтоб завтра у меня на столе стоял пузырь водяры. И меня не гребёт, где ты его достанешь. А пить мировую я с тобой не собираюсь. Кто ты мне такой, друг, брат, сват?

– Бардо! – повышая голос, сказал Сергей и поднялся с корточек. – Твоя рана не дает тебе повода так со мной разговаривать.

Бардо, вскочив, здоровой рукой схватил Сергея за воротник шинели, рванул на себя:

– Ты что рыпаешься?

К ним бросился молчавший до этого «старик», с интересом наблюдавший за их разговором, словил Бардовского за руку.

– Так, гуси, закрылись. Хлеборезки на замок! Здесь разборняк устраивать не будем.

– Серега, пусти, – возмущался Бардо, пытаясь из-за спины «деда» достать ногой Дробышева. – Дай, я этому гусю нижнеподольскому в хавло разок съезжу.

– Бардо, завянь! Успокойся.

– Я тебя в казарме урою, сука! Понял?! – крикнул Бардо Сергею, отходя в сторону. Достав из кармана носовой платок, стал обматывать им пораненную руку…

…Вечером, перед ужином, Дробышева вызвали в туалет на разборку. Там стояли Арбузов, Бардо и ещё человек восемь «гусей» с разных рот.

– Ну что? Шо ты там на складе дёргался? – Бардо насмешливо смотрел на Дробышева.

Сергей при виде такой компании стушевался.

– Ничего, – тихо выдавил он.

– Ты вину свою признаешь?

– На счет чего?

– На счет руки.

– Я ж сказал: я не специально.

– Да кого это гребет, специально или не специально, – вмешался в разговор Стиф, сослуживец Бардовского. – Ты пацану руку поранил, гони монету!

Сергей молчал.

– Короче так, – сказал Бардо тоном, не терпящим возражений. – Завтра к вечеру ты приносишь мне пузырь водки. Понял?

В этот миг Дробышева внимательно поедал десяток солдатских глаз.

На Сергея выжидательно смотрел Буреломов, здоровенный «гусь» из аэродромной роты.

– Добро, – согласился Дробышев, переведя взгляд на Бардовского: – Завтра я достану тебе водку.

– Гуляем, братва! – воскликнул Бардо, на радостях ткнув локтем в бок Арбузова.

Уже на ужине, сидя за столом с Вдовцовым, Дробышев жалел, что сразу после фразы: «Ну что ты там на складе дергался?» не врезал Бардовскому по зубам.

Вдовцов по-дружески заметил:

– Зря ты, Серег, им магар нести согласился. Тебе надо было сразу Бардо обламывать. Кулаком в хлеборезку. Бардо – крендель наглый. Он любит на других, кто послабее, ездить. Лично мне это по барабану, дело твоё, хозяйское. Но в туалете на разборе ты показал им свою слабину. Братва это видела.

– Я думал, что остальные гуси впрягутся за Бардо.

– Впрягутся в базаре. И впрягутся, если ли ты слабый. Против сильного духом впрягаться не станут. Очко сожмется. Сильных чувствуют. Сильных бояться. Каждый за свою жопу дрожит. Так что тебе надо было прямо там гасить Бардо. С пузырем ты лоханулся.

– А Буреломов? Он, кажется, приятель Бардо?

– Ну и что? Это ничего не меняет. Он бы не стал впрягаться. Бурелом – пофигист. Я его знаю. Месяц с ним в карантине был. Он надо мной на втором ярусе спал. Бурелому на всех глубоко насрать. Наоборот, ему было б прикольно узнать, кто из вас круче… ты или Бардо? Так что, брат, это твой косяк.

И сейчас, в эту минуту, Сергей лишний раз убедился: жизнь устроена таким образом, что человеку, проживающему в обществе, надо постоянно утверждаться в глазах других. Неважно, кем и чем ты являешься на самом деле. Для окружающих важно лишь то, как ты себя подаёшь. «Как себя поставишь, так оно и будет», – вот распространённая формула общества.

Необходимо добиваться к себе уважения. Среди солдатской массы это, как Сергею казалось в тот момент, необходимо было делать при помощи грубой физической силы. «Рассчитывать на помощь неоткуда, – со злобой на окружающий мир и, прежде всего, самого себя, думал Сергей, – только на себя, на свои собственные кулаки и голову. Будь агрессивен! Покажи себя волком, готовым перегрызть глотку любому, кто только посмеет тебе сказать неосторожное слово, и солдатская масса признает в тебе лидера».