Александр Беляев - волчья жизнь, волчь законы...

Дробышев жадно курил и матерился в душе. Ему так хотелось избить Бардо! Зверски, безжалостно. Может, даже убить… Но обжигала мысль о неотвратимости наказания.

Сергей никогда не считал себя человеком жестоким, но жизнь, окружавшая его, безжалостная, страшная жизнь ежедневно делала его суровее, жестче и злее. Стискивая кулаки, он с ненавистью смотрел на мрачно-желтое здание казармы. Среди солдат ходили слухи, что здесь на территории, где сейчас располагалась их дивизия, раньше находилась тюрьма. Может быть, сам дух этих жутких каменных стен порождал в душе солдатской ненависть.

Воображение Дробышева рисовало страшные картины. Глухой ночью он выломает из спинки своей кровати металлический прут, зайдёт в кубрик 2 ТР, подойдёт к кровати, где спит Бардо. Постоит, глядя на его безмятежное, чему-то улыбающееся во сне лицо, а потом, высоко занеся прут над головой Бардовского, с силой вонзит ему в белое горло. В лицо Дробышеву брызнет тёплая кровь. Отбросив в сторону ненужный прут, он устало опуститься на табуретку. Проснутся солдаты. Вспыхнет яркий свет. Его обступят. Прибежит перепуганный дежурный по части. Доставая из кобуры пистолет, велит солдатам вязать Дробышева. Потом его под конвоем отвезут в военную прокуратуру, кинут в камеру. Потянутся долгие допросы. Зачем убивал? Каковы причины, толкнувшие тебя на этот шаг? Следователь прокуратуры в мрачном тесном кабинете будет постоянно курить, мелким, торопливым подчерком писать бумаги. Потом будет суд, военный трибунал…

«Именем Закона Украины!

Говерловский суд,

Рассмотрев дело по обвинению ДРОБЫШЕВА СЕРГЕЯ ВИКТОРОВИЧА,

П Р И Г О В О Р И Л :

За убийство рядового Бардовского Александра Борисовича…

признать виновным в совершении преступления, предусмотренного ст. 102 Уголовного Кодекса Украины и назначить ему наказание в виде лишения свободы… на срок 10 лет с отбыванием в исправительной колонии строгого режима».

«И выйду я из колонии, когда мне будет почти 29 лет», – с ленивой грустью подумал Дробышев. Внезапная мысль ужаснула его: – 29 лет! Нет, ни в коем случае! Я не должен сидеть из-за какого-то гада. Но что мне делать? Я должен поставить себя в их глазах».

Дробышев закурил ещё одну сигарету…

Внезапно он вновь перенесся мыслями в Нижнеподольск, в учебку…

…КМБ – курс молодого бойца… Июнь… Жара…

Горячий воздух, клубы пыли…. Грунтовая дорога… Рота, разбившись повзводно, бежит по извилистой, в ухабах, дороге, среди березовой рощицы… У каждого автомат. С непривычки, от длительного бега колет в боку. Солдаты бегут на полигон.

Сбоку строя – старший сержант Тимур Гейбатов. В руках у него тяжёлый РПК. Тимур, необычайно широк в плечах; под закатанными рукавами «афганки» круглятся внушительные бицепсы. У Тимура маленькие, аккуратненькие баки и стрижка «площадкой». Он спортсмен, каждый вечер тягает штангу, долбит «грушу» и нарезает круги на стадионе.

– Алё, быстрее, бабаи, - не сбавляя шага, орёт Гейбатов зычным голосом.

В Нижнеподольской учебке старослужащие всех молодых солдат называют «бабаями».

С левой стороны дороги раскинулся пруд. Там купаются девушки и, поднимая тучи серебристых брызг, резвиться детвора.

Солдаты, сбиваясь с ритма, оборачиваются, бросают жадные взгляды на девушек, в тонких, открытых купальниках.

– Зелень, а ну не отвлекаться! – орёт Тимур, врезая подзатыльник одному из заглядевшихся.

…На полигоне «бабаи» по пять в ряд ложатся на плащ-палатки, расстеленные на земле, по команде взводного офицера, ответственного за стрельбы, ведут огонь одиночными выстрелами по мишеням, находящимся от них на расстоянии ста метров.

Каждому выдали по три новеньких зелёных патрона, металлически пахнущих ружейным маслом. Дробышев, отстрелявшись, ждёт команды. Он лежит крайним справа.

– Оружие к осмотру! – подаёт голос подошедший лейтенант Асоулко, командир 1-го взвода.

Сергей, оттянув до упора упругий затвор, показывает автомат офицеру.

– Осмотрено!

Сергей отпускает затвор. Нажимает на спусковой крючок, ставит автомат на предохранитель…

Асоулко идёт дальше. Осмотрев, командует:

– На осмотр мишеней… шагом-марш!

Сергей подрывается, идет вместе с другими осматривать мишени. В груди нетерпенье. Какой же результат?

Подойдя к своей мишени, уже ищет среди многочисленных отверстий, обведенных мелом, свои...

Вот, они: восьмерка, шестерка… Еще одного отверстия на нашел. Значит, одна из пуль прошла мимо. Итого, четырнадцать очков. Плохо. Очень плохо.

Нужно, восемнадцать.

… Обратной дорогой они снова бегут. Долго, изнурительно. Леском, рощицей, мимо пруда… И снова старший сержант Гейбатов погоняет их криком…

Сегодня утром, перед стрельбами, солдат как нарочно сводили в баню. Начисто вымылись под горячей водой, почувствовали себя бодрей, как будто бы моложе… Им выдали свежее бельё, чистые портянки. Ах, как приято их наматывать на ноги!

Но сейчас, после полигона, на тридцатиградусной жаре, они бегут по пыльной дороге, обливаясь потом, усталые, измученные от жажды. Их лица в грязных разводах. Пот струиться по щекам, едко жжёт глаза, течет по шее… Ноги в сапогах горят, портянки сбились, натирают мозоли…

Дробышев бежит и, облизнув солёные губы, возмущённо думает: «Какой дебилизм! Какой дебилизм! Ну что нельзя было в баню сводить нас под вечер, после стрельб?.. Нет, такое ощущение, что это словно специально нам сделали… чтоб насмеяться над нами… Вот, вам чистая одежда, а теперь пожалуйте, на марш-бросок… пять километров».

– Батальон, подъём! – заорал дневальный в шесть утра.

Дробышев вместе с остальными «гусями» тут же подорвался, соскочил со второго яруса койки на паркетный пол, стал торопливо одеваться. За полгода, проведённых в армии, Подъём вошёл в привычку. Мозг к шести утра просыпался самостоятельно.

Старослужащие и «черепа» продолжали ещё лежать в койках. Утренний сон так сладок! И как неохота вставать!

Дробышев им завидовал. Но ему как «гусю» поваляться лишних пятнадцать минут в койке было нельзя: «не положено». Одевшись, он быстро заправил свою кровать, не умываясь, схватил веник, стал подметать в кубрике. Остальные «гуси» тоже «шуршали»: Арбузов протирал пыль с подоконников; Вдовцов катал Вербина на «машке», натирая пол.

В кубрик зашёл прапорщик Конь, ответственный по БАТО.

– Ну-ка, пидийматэсь! Пидийматэсь!

«Черепа» с неохотой стали подниматься. «Деды» продолжали лежать.

Ответственный подошёл к койке, где лежал Куриленко, сказал:

– Солдат, я що прыказав? Пидиймайся!

– Слышь, Конь, отвали! – повернув недовольное сонное лицо, сказал Куриленко. – Я – старик. Мне по сроку службы положено.