Дмитрий Лычев - (Интро)миссия

В холле кинотеатра случилась неприятность. Привязались две местных красавицы. Крепко привязались — даже „пепси“ напоили. Сели со мной. Я оказался меж ними. Как только наступила искусственная темнота, с легкой подсветкой от французской комедии, я понял, что меня хотят изнасиловать или просто трахнуть. Девки с обеих сторон запустили руки сначала под шинель, а потом и под предусмотрительно расстегнутые ими брюки. Не скажу, что эрекция была сильной, но достаточной для того, чтобы они ничего не заподозрили. Я еле уговорил их, что здесь не место, и пообещал после сеанса пойти к одной из них в гости. Вот уж комедия! Французы до такого бы не додумались! Воспользовавшись давкой при выходе, я растолкал сентиментальных мещанок, обсуждавших перипетии увиденного, вылетел из кинотеатра и понесся по улице, на которую еще ступала моя нога. Улица вывела меня к чебуречной. Я растратил столько килокалорий, что чебуреки были просто необходимы. Я их сожрал на целый рубль, после чего, вспомнив, что в этом городке особо не скроешься, взял курс на спасительную родную часть.

Я вовсе их не испугался, да и себя тоже. Время позволило бы не только пойти в гости, но и сотворить то, зачем меня в эти гости звали. Мне это просто было не нужно. Наверно, как и Славик, наутро я не смог бы смотреть в глаза, в данном случае — в свои. Так что себя я всё-таки испугался — именно этим я и объяснил свое позорное бегство. А Вовчику рассказал не только о разыгравшейся комедии, но и о походе в несуществовавшие „гости“. Он твердо решил пойти в кино в следующее воскресенье. Я лишь усмехнулся, а он воспринял это чуть ли не за оскорбление его как мужчины — вскипел, зарделся, потребовал объяснений. „Тьфу ты, как гусары прямо! Ебалом ты просто не вышел!“ Под смех Юрика я развернулся и спокойно отправился в спальню, а пытавшегося рвануть за мной Вовчика быстро осадил Славик.

Я никогда не хотел ввязываться в скандалы сам по себе. Лежа в кровати, я корил себя за глупый поступок. Зачем, спрашивается, я пытался сорвать зло на себя на бедном Вовчике? Лишь к утру я понял, что ни девки, ни французская комедия были здесь ни при чём. Я не смог простить ему Минск. Но утром всё равно извинился. А Славика поблагодарил глазами.

Понедельник, как впрочем, почти все армейские понедельники, да наверно, и все понедельники вообще, был днем тяжелым. На утреннем разводе перед нами предстал долгожданный новый начальник штаба. Всезнающие Юрик со Стасом в один голос утверждали, что новый НШ вскоре должен заменить Мойдодыра. И никто этим слухам не радовался — даже я. Мне пришлось столкнуться с подполковником Базаровым в его кабинете, из которого в слишком спешном порядке я выносил свои канцелярские принадлежности и секретные списки. Это был очень противный подполковник. У него были колючие злые глаза. И мне страшно не хотелось, чтобы он заменял Мойдодыра. Я верил в стойкость нашего командира. Дай Бог ему доброго здоровья хотя бы до моего дембеля! Именно тогда я в первый раз признался себе, что мне не хочется больше предпринимать попыток уйти из армии раньше. Только для вида, чтобы не забывали, я иногда хватался за сердце. Впрочем, командиры разных рангов, все как один, вовсе и не думали нагружать меня тяжким трудом. Как и обещал, я раздал комбатам списки в один день. Все они были страшно довольны, но вида не показывали. Лишь Голошумов засиял, как после стакана первака. Даже руку пожал, совсем как мужчине.

На несколько дней меня просто забыли. Мойдодыра, в связи с тем, что он возился с Базаровым, комбаты моими, пусть и красивыми, но всё же списками, не беспокоили, Стень подевался куда-то, а я отдавался сам себе. После развода я уходил в киношную каптерку, где и проводил дни за написанием писем. Ёжик писал часто — глупости всякие, но всё равно было приятно, что не забывает. Его наконец-то тоже вернули в родную часть. Я даже втихую посмеивался про себя: вот, думал, нагулялся ты по сестрам своим двоюродным, сволочь — теперь Родине послужи, пиздолиз! Двойственное чувство было, когда я, подперев руками подбородок, начинал думать о Сашке. Сначала накатывала злоба. Я ненавидел его в эти минуты. Так забавляться мной! Никому бы другому я этого не позволил. Почему? Да всё просто — потому что люблю. Безответно? Наверно. Бесперспективно (фу ты, поганое слово)? Быть может. И тут из злобы и ненависти вновь рождалось чувство, от которого приятное тепло разливалось в груди, постепенно опускаясь по телу вниз, до тех пор, пока не являлись пошлые мысли. Да и они не казались настолько пошлыми. Разве пошло отдаваться любимому? Конечно, нет. Пошло и мерзко трахать из жалости. Сука! Пошляк и мерзавец! Опять ненавижу…

Вернулся Боб — свежий, румяный. Дабы особо не перетруждать парня после болезни, мудрый Мойдодыр отправил его ремонтировать мебель в клуб. Работы у него было много, и в то же время не было совсем: мебель, которая исправно служила немецким захватчикам во время обеих мировых войн, починить было невозможно. Боб, как мог, делал вид, что успешно борется с веками и древогрызущими насекомыми. Это меня забавляло настолько, что, высунув нос из кинодырки, я острил и постоянно смеялся. Боб заходил ко мне не только во время перекура — за анекдотами, которыми я сыпал, казалось, до бесконечности, до тех пор, пока „нормальные“ не кончились и не остались только те, которые про пидарасов. Но и они к вечеру иссякли, не оставив, похоже, у Боба ничего путного в голове.

На следующий день он принес мне открытку — подписать для мамочки ко дню рождения. Я постарался на славу, сделав из обычной четырехкопеечной открытки произведение искусства. Боб сказал, что теперь он мой должник. Я лишь ухмыльнулся про себя, а вслух сказал, что всё это пустяки. „К вечеру приходи — у меня намечается самогонная вечеря. Только не говори никому, а то еще желающие появятся“. День был субботой, а в наряд заступал Голошумов. Это было гарантией того, что он ничего не унюхает — в любом случае будет пьянее нас. Славика я не позвал, хотя он видел, как я после обеда прыгал через забор с литровой банкой подмышкой.

Мне необходимо было напиться. С утра насмотрелся на наших парней в бане, и к вечеру организм так и требовал алкоголя, раз ничего другого не перепадало. Я даже не помнил, помылся ли я сам. Все мои усилия были направлены на то, чтобы оставить незамеченными свои голодные взоры на прелести сослуживцев. Меня впечатлили Ромка, Денис и Боб. То, что хлопцы из Полтавской области славились своими инструментами, я помнил еще с детства, когда обсасывал парочку деревенских переростков во время отдыха у бабушки. Сегодня я снова убедился в этом. Пока Ромка намыливал свой непомерный агрегат, я, будто бы увлеченный намыливанием самого себя, пожирал очами розовую головку, которая, будто роза на снегу, ослепляла своим великолепием. Она слегка увеличилась в размерах, и мне уже заранее стало жалко свой охочий до таких забавных вещиц рот. Как я ни старался, Ромка-таки поймал мой взгляд. Но не сказал ничего. Возможно, ничего даже и не понял. Посмотрел в ответ на меня ниже пупка, безо всякого интереса — просто в ответ. Я сглотнул слюну и переключился на Дениса. Он уже ополаскивался, и для того, чтобы оставить ноги в чистоте, забрался на подставку для шаек. Его полувставшая игрушка была прямо напротив моего фейса всего где-то в метре. Перед моими глазами вновь пронеслись воспоминания о печанском „газике“ с Антоном внутри. Нет, эта штука, пожалуй, будет подлиннее… Денис тщательно вытирал ее, и я уже размечтался, что делает он это для меня. Мне пришлось оторваться от развлечения, ибо собственная эякуляция застучала во мне, вернее, начала колотить в двери, отдаваясь глухими ударами гда-то высоко в мозгах. Об эрекции и не говорю: я срочно прикрылся полотенцем и пошел вытираться в предбанник. А там был Боб. Мне показалось, что он мастурбировал при помощи полотенца. Увидев, что я уставился на его стояк, Боб стыдливо отвернулся. Я лишь сказал, что он похож сейчас на девочку, смущенно прячущую свои прелести от мужского взгляда. Недовольное ворчание в ответ я слышал уже в туалете. Стоило мне лишь прикоснуться рукой к стволу раскаленного члена, как он пустил чуть ли не под потолок спешно выработанный глазами продукт. Испугавшись следов, я вытер сперму жалким подобием туалетной бумаги. Я вышел из бани всё равно первым, почти ничего не соображая.