Аллаверды Хаидов - Мой дом - пустыня

Черныш вспомнил уроки, преподанные ему матерью. Она учила детеныша гулять подальше от людей и собак, а на охоту выходить лишь с наступлением темноты. Как, оказывается, права была старая шакалиха-мать.

Черныш забрался под сухой куст и решил отлежаться там до наступления темноты. Когда стемнеет, он еще поохотится немного на глупых сусликов, а затем до самого утра следующего дня будет идти вдоль канала, искать свое желанное убежище...

Прошло много дней. Очень много. Кто мог сосчитать их? Но каждую ночь Черныш был в пути. Ночи кончались слишком быстро, а он все не мог дойти до молодого леса, который считал своим.

Много раз Черныш осторожно обходил поселки, раскинувшиеся на берегу канала, плутал в оголенных, застывших полях. Он опасался плотин: там на него не однажды пытались наброситься собаки сторожей. Как-то за Чернышом гналась маленькая шавка, размером с кошку. Шакалу стало стыдно удирать от такой пигалицы. Он круто повернул назад, схватил собачонку за шиворот и бросил в кусты. Она завыла от боли и досады, это услышал ее хозяин и с ружьем выбежал из сторожевой будки. В темноте он ничего не мог разобрать, а потому просто пальнул в воздух...

Наконец Черныш увидел соседствующие одно с другим озера. У этих озер росли высокие, но почти голые, с облетевшими листьями деревья. Несколько часов бегал шакаленок, все разглядывая и обнюхивая. Сухой овраг с кустами ежевики на берегах показался очень знакомым, но все же Черныш не узнавал своего обиталища. Чужими казались эти деревья без листьев, земля без ягод. Солнце пряталось за черными тучами, порывисто дул злой, холодный ветер, а Черныш-то был убежден, что вокруг его логова всегда зелено и жарко.

Беспощадный ветер пытался прогнать с озер прилетевших сюда на зимовку птиц — кашкалдаков. Птицы жались к высоким густым камышам и старались не выходить из воды, но некоторые выбирались на берег погреться. Черныш поймал раненую кем-то птицу и съел. В воду он не лез: понимал, что изловить крепкую, здоровую птицу ему не под силу, особенно если они сидят в камышах, прижавшись одна к другой.

Под утро бродячий шакал нырнул в лес, чтобы найти укрытие от дневного света и врагов. Случайно он очутился на том месте, где в прошлом году разбила свой лагерь экспедиция звероловов, и замер от неожиданности. Он узнал загон для коз, узнал дерево, на котором, к сожалению, всего лишь однажды росло жареное мясо, узнал даже проржавевшие банки от рыбных консервов. И шакаленок начал заново обследовать лес.

Теперь он уже не бродил, а бежал в поисках проложенной некогда тропки.

Больше всего хотел он в эти минуты увидеть кусты джиды с протянувшимися по земле угловатыми ветвями. Если он найдет эти кусты, тогда, возможно, он поверит, что голый лес без листьев, с печальными стволами, между которыми разгуливает злой ветер, и есть его вторая родина.

И Черныш нашел их — заросли дикой маслины, джиды. Сухие листья осыпались с веток на землю, но зато сверху, с деревьев, нападало множество других листьев, и они превратили заросли в теплый шалаш.

Черныш забрался в свое старое логово. Он тщательно обнюхал все углы, проверяя, не было ли тут других зверей, но ощутил лишь запах прелых листьев.

Молодой шакал погрузился в дремоту. Он тихо повизгивал во сне, вспоминая, должно быть, тесную клетку, черные ливневые тучи, снег и холод, привычные там, где засыпает солнце. Ему было страшно: а вдруг больше никогда не наступит жара, вдруг навсегда умерли вкусные плоды и фрукты?

Когда на небе, оторвавшись от деревьев, взошла луна, Черныш жалобно завыл. Голос его пронзительно и резко прозвучал в тихом застывшем лесу. И тут откуда-то издалека донесся ответный вой другого шакала.

Словно сразу налившись силой, Черныш поднялся и завыл во весь голос. И снова на вой этот откликнулся другой шакал.

К голосам двух шакалов вскоре присоединился третий.

Не обращая внимания ни на луну с ее холодными колючими лучами, ни на злой ветер, Черныш выбрался из логова и побежал навстречу шакалу, который позвал его первым.

Он мчался между деревьями, и ему уже представлялось, что зимний холод ничуть не хуже летнего зноя, а сухая ягода, попавшаяся на земле, куда вкуснее тех, летних.

Не страшны казались ему ни холод, ни стужа, потому что самое лучшее — жить среди своих сородичей, прячась днем от врагов и яркого света, а по ночам выходя на охоту.

Перевод О. Романченко.

Петляя меж барханами, неспешно двигался через пустыню грузовик. Только на такырах молодой водитель мог прибавить скорость и тем унять свое нетерпение. А пассажир, почтенный яшули в огромном коричневом тельпеке, напротив, был доволен тем, что путешествие протекает медленно. С пристальным вниманием разглядывал песчаные холмы, движущиеся навстречу, провожал глазами шустрых зайцев, перебегающих дорогу перед самыми колесами машины, следил за ястребом, терпеливо парящем в небе. Казалось, старик хотел, чтоб все увиденное с фотографической точностью запечатлелось в его памяти.

Так оно и было, именно этого, неосознанно, конечно, добивался Юсуп-ага, потому что вчера вечером его торжественно проводили на пенсию, и он сейчас ехал в пески, чтобы проститься с теми местами, где прошла жизнь.

А проводы и впрямь получились торжественные. Даже цветы ему преподнесли. Юсуп-ага никогда прежде не получал в подарок цветов и сам никому не дарил их — и в голову не пришло бы. Он полагал, что человеку, которого уважаешь, можно подарить халат, нож, добрую чабанскую палку и еще что-нибудь в этом роде. Но цветы...

«Я же не ребенок, чтоб ходить и нюхать цветочки,— ворчал себе в бороду Юсуп-ага. Подаренный букет он украдкой бросил в корыто барану.

Затея с пенсией безмерно его огорчила. Вчера вечером после всяких лестных слов, сказанных председателем Нуретдином, — о выполненном долге, о смелости, о самоотверженности, о каком-то праве на отдых,— он встал и спросил: почему выпроваживают на пенсию человека, у которого глаза еще зорки, слух чуток, поступь легка и рассудок в порядке? Все, кто был на собрании, посмеялись, решили — шутит старик. А он и не думал шутить, какие тут шутки...

Грузовик добрался до Центрального пункта. Несколько кибиток, многокомнатный жилой дом, хранилище для кормов, утепленные кошары, где выхаживают слабых овец, и сплетение песчано-пыльных дорог, уходящих к дальним чабанским кошам, — вот что такое Центральный пункт. Главное его украшение — громадное тутовое дерево. Оно горделиво высится, единственное на всю округу. Иссушенная почва, палящий зной, ветер, несущий тучи песка, — все ему нипочем. Вероятно, корни дерева достигли водоносных пластов — даже в самую жаркую пору листва его не утрачивала ярко-зеленого цвета. Средь ветвей тутовника круглый год бойко щебетали воробьи. «Это дерево не только людям, и птицам на радость!» — не раз говорил Юсуп-ага.