Юлия Франк - На реках вавилонских

— Нет, это "мы" означает разрозненных людей, беженцев, переселенцев, высланных. Каждого достает рука сверху и поднимает его, либо делает ему знак. — Ее рука вяло шевелилась в моей, но вдруг ожила и двинулась дальше, я почувствовал ее на спине и ниже, — руку, которая кажется слишком маленькой, чтобы суметь схватить меня даже за щеку. Теперь обе ее руки трогали меня со всех сторон, мои шрамы, онемевшие места, кожу между ними, иногда они только гладили, но не хватали, а иногда хватали, — каждая из ее рук.

— Вы приезжаете такие, какие вы есть, а мы смотрим, какие вы. Одно дело, когда человека преследовали, другое дело — когда нет. Тут есть разница. — Уже не в первый раз с тех пор, как я встретил ее на улице, я невольно думал о Баталове, присутствие которого я ощущал так отчетливо, словно он прятался за портьерой или вместо меня отражался в ее глазах.

— Смотрите. Нет, вы не смотрите, скорее вы проверяете, подходят ли вам те свойства, которые вам предстоит обнаружить. — Голос у нее был хриплый, а глаза блестели, не давая даже самому рассеянному моему взгляду проникнуть внутрь.

— И что, подходят?

Нелли не улыбнулась. Ее взгляд проскальзывал куда-то между нами. На пейзажных обоях было много синевы, пальм и видов южных островов. Я был почти уверен, что в Ноксвиле нигде не было на стенах пейзажных обоев, такое казалось мне возможным только в Германии. Куда бы я ни смотрел, взгляд упирался в узкое, слегка косое окно, которое позволило бы увидеть задний двор, если бы не розовые занавески с оборками. Старая кровать скрипела. Выпасть из нее было бы не так легко, потому что она прогнулась, как миска, спрятав нас в себе. Не то что мягкое, уютное гнездо, а ореховая скорлупка в океане, взявшая курс на один из южных островов. Запах Нелли не ослабевал, а час, отведенный нам в этой комнате, был почти на исходе. Я поймал себя на том, что надеюсь: следующая пара придет необязательно сразу после нас, чтобы безо всякого права окунуться в ее запах.

— Если вот так посмотреть на вас, то можно бы забыть, где вы живете и откуда приехали. — Щека у нее была теплая, какую-то секунду я касался ее губами. Она могла считать меня прожженным бабником, королем Обжорой. — Кто же вы такая? — добавил я шепотом. Я ненадолго отодвинулся от нее, чтобы лучше ее рассмотреть и потрогать, и тут она сказала:

— Не я.

— Вы — это не вы?

— Нет. Хотя… Нет. — Она потерлась носом о мою вспотевшую грудь, мне показалось, что в ее глазах я заметил отвращение. — Я неспособна забыться.

Ответить ей захотели мои руки. Синева отодвинулась вдаль, а пальма оказалась прямо под боком. На таком вот южном острове мог обретаться Баталов, он прятался бы и в своем одиночестве издавал бы звуки, какие издают герои комиксов: "крррсссчш", поедая мякоть кокосового ореха, или "цшшшшт", откусывая банан, и ждал бы, пока явится она. И она пришла бы, потаенными и все же видимыми путями, как положено в сказках, и избавила бы его от этих звуков. Однако Баталова пока не было видно, вместо него я видел в зеркале, как моя рука хватает ее груди, и ее рот раскрывается, а я не мог с уверенностью сказать, от чего — от наслаждения или от боли. Само зеркало словно бы терзалось сомнениями и потому искажало его. Руки мои не замедлили с ответом.

Когда я ее одевал и подал ей очки, которые предварительно протер и только потом ей надел, она спросила, стал ли бы я вот так одевать свою жену. А я в свою очередь ее спросил, почему она живет в лагере, а не у друзей.

— Вам что, опять захотелось узнать имена? — Голос ее звучал резко и в то же время кротко. — Настоящих друзей у меня здесь, на Западе, нет. Во всяком случае, таких, у которых я могла бы запросто жить с двумя детьми.

Я чувствовал ее взгляд на моем теле, на шрамах, которые она только что трогала. Язычок от пряжки брючного ремня упала на ковер с тихим глухим звуком. Когда я наклонился, деревянный пол под ковром заскрипел. Я подобрал язычок, но он никак не приделывался.

— Вы ведь знаете, что заводить в лагере друзей опасно.

Она присела на кровать и наблюдала за моей попыткой застегнуть ремень без язычка.

— Там есть шпионы. Не один десяток лет госбезопасность внедряет туда своих людей. В прошлом году была попытка похищения. Что тут смешного?

Нелли прикрыла рот рукой и фыркнула.

— Даже русские службы тянут сюда свою длинную руку, пытаясь вернуть заблудших овец.

Она прыснула от смеха.

— До чего всерьез вы принимаете свою задачу.

— Эта задача вполне серьезна, мне незачем ее принимать всерьез. — Ее смех постепенно начал меня раздражать. На конце ремня я завязал петлю.

Ее смех, который еще в конце октября напоминал мне смех юной девушки, сейчас показался мне детским, а под конец даже — смехом чертенка, а не человека.

— А кто вам сказал, что я не шпионка?

— Я это учитываю.

Она удивленно взглянула на меня. Лицо у нее было гладкое, словно она и не думала смеяться.

— Вы это учитываете?

— Учитываю, как одну из неизвестных величин. Иначе я не мог бы работать.

— Вы хотите сказать, что сейчас вы работаете? Мы с вами переспали, и это ваша работа?

— Нет. Однако моя работа неотделима от моей личности. Я еще ни разу в жизни ни на секунду не переставал чувствовать ответственность. Так что я всегда принимаю в расчет какую-то неизвестную величину, вроде вас.

Заговорил радиобудильник. Let the words of our mouth and the meditation of our heart be acceptable in thy sight here tonight.

Одним движением я подтянул узел галстука.

— А нельзя его выключить? — Нелли похлопала ладонью по радиобудильнику. Но это не помогло. Тогда она ударила по нему кулаком, и радиобудильник умолк.

Я спускался впереди нее по узкой лестнице, и мимоходом сунул хозяйке чаевые. Благодарность ее прозвучала сухо, едва слышно. Она повернулась к нам спиной, достала с полки свежее белье и пошла наверх. Проезжавшие автомобили разбрызгивали дождевую воду, я открыл перед Нелли Зенф дверцу машины.

— Какая фальшивая песня, — сказала она, когда я сел в машину рядом с ней.

— Почему вы так волнуетесь из-за какой-то песни?

— Я не волнуюсь. Кто из этих людей когда-либо плакал о Сионе? Такая песня — насмешка над нами. — Ее дыхание застыло между нами облачком белого пара.

— Над нами? Над группой, которая совсем и не группа, а состоит из разрозненных людей?

Она ничего не ответила. Пока мы ехали, она держала руки в карманах куртки.

— Вот, опять не проехать, — заметил я на одном из перекрестков. Она вытянула губы трубочкой, потом поджала их так сильно, что под ними обозначились зубы, и казалось, будто у нее вообще нет рта, а на этом месте выпятилась бледная складка кожи. Когда мы проезжали под мостами городской железной дороги, я предпринял еще одну попытку прервать ее молчание.