Арнольд Штадлер - Однажды днем, а может быть, и ночью…

Куба и Австрия были чем-то похожи: и та и другая бывали у всех на устах чаще, чем можно было бы ожидать, исходя из их размеров. И Куба, и Австрия породили исторических личностей, положительных и отрицательных, о которых, возможно, будут говорить и через три тысячи лет, на которых падет блеск этих трех тысяч лет и от которых останутся лишь мурашки по коже у тех, кто о них услышит. И Куба, и Австрия построили автострады, которые вели с востока на запад, и Куба, и Австрия сужались к западу, сходили на нет, ведь Австрия и Куба были горизонтальными странами, томно раскинувшимися, точно возлюбленная, тогда как некоторые страны стояли торчком, словно восклицательный знак. Кроме того, и на Кубе, и в Австрии лучший кофе и лучшие на свете кофейни. Вот только газет в Гаване не было.

В это мгновение Роза начала читать фрагмент своей автобиографической прозы — «Родилась неудачницей, и пошло-поехало», — который она написала, как только Франц исчез из ее жизни по дороге в Виналес:

«Рядом со мной сидела читательница, которая просила меня объяснить один отрывок: „В больнице в Ляйнце [90] Ляйнц — район Вены. мне сначала удалили опухоль матки размером с детскую голову. Но все — таки не уморили. Мне не показали эту опухоль и не сказали, куда ее дели (а как вообще избавляются от хирургических отходов?), но разве у меня не было права по крайней мере ее увидеть? Разве это не моя опухоль? Ведь позволяли же мне в детстве завернуть молочный зуб в носовой платок и унести его домой из кабинета зубного врача?" А он сфотографировал нас в то мгновение, когда мы разбирали этот фрагмент и размышляли, что он значит. Откуда мне знать? Разве этот текст — по-прежнему часть меня, разве я не напечатала его, не забыла, не потеряла из виду в гуще всех этих строк, страниц и эпитафий?» Роза читала и читала — не для публики, публике больше всего хотелось посмотреть в окно, которого не было, — а исключительно для Франца, словно читает его некролог.

Заметив, что Франц по стене подкрадывается все ближе и ближе, она сделала паузу и сказала: «А сейчас я прочитаю еще один текст, написанный только что…» — банальный зачин из репертуара любого путешествующего писателя.

Речь шла о чем-то сентиментальном, немного смешном и полузабытом: «Объявляют белый танец, ты подходишь к нему и спрашиваешь: „Можно вас пригласить?" — он отказывает, и ты возвращаешься на свое место в жизни, тебе остается только краснеть. Ты, собравшись с духом, с ним заговариваешь, а ничего не получается».

Как Франц ее понимал. В портфеле у него было полтора литра белого бесцветного рома, перелитого в безобидную бутылку из-под воды, чтобы никто не догадался.

Он сбежал с писательских чтений. Он во что бы то ни стало должен был поговорить с Розой. Он знал, что она рано или поздно вернется в отель и будет сидеть в кресле, из которого виден боковой вход, и собирался потихоньку прошмыгнуть через него, прокравшись вдоль колонн туда, где надеялся встретить Розу. Его охватила паника, ведь денег у него больше не было, все деньги выманила Рамона, и взять больше неоткуда, потому что он потерял кредитную карточку, а еще потому, что все деньги он истратил. Он промотал все свое состояние. К тому же он, опустившийся бродяга, чудом проскользнувший в холл приличного отеля «Севилья», не решился бы подойти к банкомату. У него оставался только обратный билет. По соображениям стратегии Франц, прячась то за одной колонной, то за другой, пробирался сквозь лес колонн в холле, а оркестр играл «Ти querida presencia» [91] Ты вечно с нами (исп.). . Роза была его последней надеждой, и если в холле ее не будет — а если она там окажется, это просто чудо, — то таксист, который ждет его у дверей, а по-другому и быть не может, отвезет его прямо в полицию, и тогда… Но Роза была в холле.

Франц обнаружил, что Роза сидит за бокалом «мохито», [92] «Мохито» — коктейль из мятного ликера и лимонного сока со льдом. и его последний раз в жизни немного помучили Хемингуэем [93] Эрнест Хемингуэй (1899–1961) — американский писатель, несколько лет провел на Кубе; покончил с собой. . Бедный «мохито»! Считается любимым напитком Хемингуэя и потому попал во все путеводители! Куда бы судьба ни заносила Франца, почти везде существовала или скала, с которой бросался в море лорд Байрон, или море, в котором — купались Шелли или Китс [94] Джорж Гордон Байрон (1788–1824), Перси Биши Шелли (1792–1822), Джон Китс (1795–1821) — английские поэты-романтики. , или любимый бар Хемингуэя с фотографией Хемингуэя на стене. Не стал исключением и бар отеля «Севилья», где под фотографией Хемингуэя Роза сейчас пила любимый напиток Хемингуэя. Вездесущий Хемингуэй, которым Францу полагалось восхищаться потому, что тот с упоением совершал жестокие поступки, а под конец без церемоний расправился с самим собой. Настоящий герой short story [95] Short story (англ.) — рассказ, новелла. . Впрочем, Франц, может быть, тоже настоящий герой short story. Но в памяти Розы Франц навсегда остался человеком, утратившим самого себя.

Увидев Франца, она тотчас же его простила. Он стоял перед ней, опустившийся бродяга, оборванец: от него все испуганно шарахались, как птицы от пугала. За несколько часов он превратился в нищего в лохмотьях. Едва он взглянул на Розу, как она, забыв о гордости, самолюбии, упреках, бросилась к нему.

Маринелли проскользнул мимо охранников, опасливо покосился по сторонам, сел без приглашения, сделав вид, будто он тоже постоялец отеля — ее спутник, и взмолился: «Если ты не дашь мне пятьдесят долларов, меня арестуют! Ты не знаешь, что значит оказаться в кубинской тюрьме!» В Вене он ей все вернет. Значит, у Розы есть надежда увидеть его дома. Она прошла к банкомату и получила для него пятьсот долларов. «Тебе этого хватит? Отдашь в Вене». Франц всего один раз обнял ее, поцеловал, и с этим они расстались.

Он вышел, сел в такси, заплатил шоферу и теперь в одиночестве брел по набережной Малекон, уже довольно твердо держась на ногах, словно упустил достойный шанс умереть.

Все пропали друг за другом. Сначала свиньи. Потом делегация, умчавшаяся на запад. Потом Рамона и Ренье. У него оставалась только Роза. Ее-то уж он не потеряет. Каким — то образом он, вероятно, все-таки добрался до отеля «Довиль», потому что на следующее утро в одежде, помятой и испачканной, проснулся у себя в номере.

Он встал и, не умываясь, решил пойти на море.

Была только половина седьмого, но он брел по направлению к Малекону и, казалось, взглядом искал в волнах потерпевших кораблекрушение, а на песке — выброшенные морем обломки судна. В открытом кафе напротив уже завтракали первые посетители, европейцы, которые и понятия не имели, что за коварная штука время. Но Франц знал, как трудно бороться с его натиском, и потому двинулся в направлении горизонта.