Ирен Немировски - Бал. Жар крови

Вдруг она дернулась, так резко и с такой силой, что Антуанетта вздрогнула и, отпрянув, ударилась о стену. Девочка еще больше съежилась и задрожала, но мать ничего не услышала. Она срывала свои браслеты и бросала их на пол. Один из них, красивый и тяжелый, сплошь усеянный бриллиантами, закатился под диван, прямо к ногам Антуанетты, которая завороженно наблюдала за происходящим.

Она видела лицо своей матери, по которому текли слезы, смывая грим. На этом увядшем лице менялись гримасы, оно покрылось пятнами, выглядело детским, смешным… трогательным… Но Антуанетта не испытывала жалости. Она не испытывала ничего, кроме отвращения, презрительного равнодушия. Много лет спустя она скажет своему поклоннику: «О, знаете, я была ужасным ребенком. Представьте себе, однажды…» Она вдруг ощутила, как богата она этим будущим, своими молодыми нетронутыми силами и тем, что у нее есть возможность думать: «Как можно так рыдать из-за этого?.. А любовь? А смерть? Ведь она рано или поздно умрет… Неужели она об этом забыла?»

Значит, и взрослые страдают по ничтожным и незначительным поводам? А она, Антуанетта, боялась их, трепетала от их криков, гнева, тщетных и абсурдных угроз… Она тихонько выскользнула из своего укрытия. Еще несколько секунд оставаясь в тени, она смотрела на мать, которая больше не всхлипывала; Розина сидела, сжавшись в комок, слезы текли по ее лицу, попадая в рот, — она их даже не вытирала. Антуанетта наконец поднялась, подошла поближе.

— Мама.

Госпожа Кампф подскочила в кресле.

— Чего тебе, что ты тут делаешь?! — раздраженно закричала она. — Уходи, убирайся сейчас же! Оставь меня! Нет мне ни минуты покоя в собственном доме!

Слегка побледнев, Антуанетта не шевелилась; она стояла, опустив голову. Эти крики потеряли свою мощь, казались слабыми, как бутафорский гром на сцене. В недалеком будущем она скажет мужчине: «Мама, разумеется, будет кричать, ну так что ж…»

Она тихо протянула руку, дотронулась до волос матери, начала гладить их своими легкими подрагивающими пальчиками.

— Бедная мамочка, не плачь…

Еще мгновение Розина машинально отбивалась, отталкивала ее, конвульсивно трясла головой:

— Оставь меня, уходи… оставь, говорю тебе…

Но затем на ее лице появилось слабое, жалкое выражение побежденного:

— Ах! Бедная моя доченька, бедная, маленькая Антуанетта; хорошо тебе — ты еще не знаешь, какими несправедливыми, злыми и лицемерными могут быть люди… Они улыбались мне, приглашали меня в гости, а оказалось, что они смеялись надо мной за моей спиной, презирая меня, потому что я не их круга. Верблюды, подон… Но ты не сможешь этого понять, бедная моя доченька! А твой отец каков!.. Ах! У меня теперь есть только ты! — вдруг сказала она. — У меня никого нет, кроме тебя, доченька моя…

Она обняла ее. И прижимая к своим жемчугам застывшее личико Антуанетты, она не увидела озарившую его улыбку. Мать прошептала:

— Ты хорошая девочка, Антуанетта.

Это было лишь мгновение, неуловимая вспышка при пересечении их жизненных путей: одна из них вскоре начнет подъем, другая погрузится во мрак. Но они этого не знали. Все-таки Антуанетта тихонько повторила:

— Бедная мамочка…

Париж, 1928

В разгар революции, когда ей было пятнадцать лет, волшебные стихи отвлекали ее от белоснежного уныния Мустамаки, финской деревушки, превратившейся в ковчег для богатых петербуржцев. Ее родители бежали от большевистского террора, и она мечтала — в своих стихах — о мести Белоснежки.

6 декабря 1937 года, почти двадцать лет спустя, Ирэн Немировски вновь откроет свою черную тетрадочку, содержащую ее первые литературные опыты. Она перечитывает одно четверостишие и трогательно комментирует: «Доченьки мои, если вы когда-нибудь это прочтете, вы меня сочтете полной дурой! Какой дурой я сама себе кажусь в том счастливом возрасте! Но надо с уважением относиться к своему прошлому. Поэтому я ничего не буду уничтожать». Этими несколькими строками она скрепила свою встречу с юностью, которая не была ни в полном смысле русской, ни (еще) французской, ни осознанно еврейской.

Итак, она ничего не уничтожает и тут же начинает поиск новых сюжетов, тщательно пронумеровывая их от 1-го до 27-го. Уже в 1934 году, вскоре после смерти отца, раскопки руин ее детства дали ей материал для трех романов и нескольких повестей, которые были небрежно набросаны ею в рукописном полудневнике-получерновике, прозванном ею «Чудовищем». Через четыре года этот сказочный зверь был обескровлен. Он дал пищу «Винным парам» [19] «Les Fumées du vin», Le Figaro , 12 et 19 juin 1934 г.; in Dimanche, et autres nouvelles, Stock, 2000. ( Примеч. к фр. изданию. ) , «Вину одиночества», «Иезавели» и даже роману «Двое», который будет опубликован в 1938 году, во время расцвета ее таланта.

Ирэн Немировски и сама истощена: начиная с 1927 года она ежегодно выпускает по роману, пишет дюжину новелл, с 1935 года находится в томительном ожидании резолюции властей на ее ходатайство о получении гражданства, от ее наследства практически ничего не остается из-за происков ее взбалмошной матери. Чтобы поддерживать свое положение в литературном мире, она вынуждена публиковаться в многотиражных журналах, невзирая на их политическую направленность: «Грингуаре», «Марианн», престижном «Ревю де Дё Монд», а вскоре и в «Кандиде». Доход ее мужа, банковского служащего, в три раза меньше ее собственного. Как выражался Чехов, «папе и маме нужно что-то кушать». В ее случае есть хотели две дочери — восьмилетняя Дениз и малышка Элизабет, родившаяся 20 марта 1937 года.

Иногда мужество ей изменяет. Тогда она приостанавливает работу и предается отчаянию: «Беспокойство, грусть, бешеное желание обрести уверенность. Да, именно это я ищу и не нахожу, дать мне это может только рай: уверенность. Вспоминаю Ренана: „На груди Бога, где ты покоишься“. Доверчивая и покойная, нашедшая пристанище на груди у Бога. А все-таки я люблю жизнь». (5 июня 1937 г.)

В тридцать четыре года вершина уже позади. Она это понимает, и найденный дневник погружает ее в меланхолию. Три новеллы, задуманные в тот период, являются размышлениями о разных возрастах и о беге времени. В «Признании» она воображает себя старой учительницей, обращающейся к своему драгоценному прошлому под аккомпанемент саркастических замечаний дерзкой ученицы Колетт; «и это, и ее усталость, и предчувствие скорой смерти, которой она боялась, наполняли ее тревогой и сильнее, чем когда-либо, заставляли всплывать старые воспоминания» [20] Revue des Deux Mondes , 15 octobre 1938 г.; in Destinées, et autres nouvelles , Sables, 2004. ( Примеч. к фр. изданию. ) . В рассказе «Колдовство» она вспоминает тех русских из финской колонии, которые «вернулись на родину и исчезли, как будто в воду канули» [21] L’Intransigeant , 4 aoút 1938. ( Примеч. к фр. изданию. ) . В новелле «Бал» она намеревается затронуть тему «тщетного ожидания счастья на заре жизни», разрушения уютного царства детства и того ощущения, которое появляется в сорок лет, — «потери опоры, погружения в глубокие воды» [22] Gringoire , 11 avril 1940; in Destinées , op. cit. ( Примеч. к фр. изданию. ) . Страх воды — постоянный мотив ее творчества, начиная со смерти Татьяны в «Осенних мухах» и до гибели аббата Перикана во «Французской сюите». В романе «Жар крови» этот страх отразился в описании падения в воду мельника Жана Дорена.