Мишель Фейбер - Евангелие огня

Первое, что обнаружил Тео, когда к нему вернулось сознание: дышать ему не удается. Руки онемели полностью, он не был уверен даже в том, что у него все еще есть руки. Может, их оторвало взрывом? От одежды попахивало дымом. Не сигаретным, скорее, дымом костра. Губы были плотно слеплены — словно сварочным швом, как если бы плоть его обгорела, расплавилась. Он попробовал дышать носом, но тот оказался наполовину забитым засохшей кровью.

— А он у нас не задохнется? — спросил чей-то голос. — Давай ленту снимем.

— Орать будет, — произнес другой голос.

— Да никто его тут не услышит, — ответил первый.

Голоса молодые, оба.

Сильные пальцы впились в шею Тео, нашли то, что искали, и отодрали от его губ прямоугольную полоску клейкой ленты. Он задохнулся от боли и облегчения.

В поле его зрения вплыли два лица. Одно довольно красивое, арабское, с лоснистыми черными завитками на висках и губами купидона; другое принадлежало человеку белому и было уродливым, точно комель бревна — без подбородка, в толстых очках, с выпуклым лбом. Цирковой клоун после пяти курсов химиотерапии.

— Ты у нас пожалеешь, что вообще на свет народился, — пообещал Белый внушавшим доверие тоном.

Последним, что успело запасть в память Тео, очнувшегося посреди этого странного жилища — в мягком, обтянутом искусственным велюром кресле, к которому кто-то привязал его руки и ноги, были вопросы публики, собравшейся в книжном магазине «Страницы». В сознании Тео сохранилась ясная картина множества людей, но какие-либо воспоминания о том, как он с ними расстался, отсутствовали.

Как и всегда, Тео прочитал публике кусочек из рассказа Малха о распятии, сокращенный так, чтобы можно было уложиться в отведенные для чтения двадцать пять минут, — и голос его не подвел. Когда чтение закончилось, пришедшие в магазин книголюбы повели себя обычно, хоть и по-разному: примеривали на лица невозмутимые, безразличные либо смятенные выражения, плакали, качали головами, смотрели себе в колени, поглядывали на часы, спокойно перебирали поступившие в их сотовые телефоны текстовые сообщения, раскачивались взад-вперед в мучительном оцепенении — ну, и так далее.

Разъезжая по Соединенным Штатам, пока цифры продаж «Пятого Евангелия» разрастались, выходя за пределы любых прогнозов, Тео видел массу признаков того, что книга эта обладает способностью приводить людей в пришибленное состояние, но предпочитал уделять больше внимания свидетельствам противоположного толка. Совершенно как автор разгромленного критикой романа навеки вцепляется в напечатанную «Сэнди-Таймс» в 1987 году благожелательную рецензию, в которой его сравнивали с Теккереем (и не в пользу последнего), Тео, старавшийся видеть в «Пятом Евангелии» лишь головокружительное историческое открытие и триумф переводческого мастерства, цеплялся, за что только мог. Да, конечно, его книга причиняла людям страдания, но то была лишь одна реакция из многих и, возможно, даже не самая распространенная. Как насчет старика из Атланты, сказавшего, что эта книга примирила его с дочерью? И как насчет того человека из… из… забыл какого города, там еще стоит в кофейне книжного магазина сделанный из папье-маше бюст Шекспира. Этот человек назвал «Пятое Евангелие» глотком свежего воздухе в бесконечно удушливой атмосфере библейской учености. А еще была молодая женщина из Уилмингтона, несколько, надо признать, чокнутая, но дружелюбная, попросившая у него ручку, которой он ставил на книгах автографы, и записавшая на визитке Тео адрес своей электронной почты, чтобы они могли продолжить их увлекательный разговор об арамейском в «более спокойной обстановке» — то есть вдали от не вполне вменяемых людей, которые выглядят так, точно из них только что вынули душу.

Как бы там ни было, каждый город отличался от других, а любую толпу следует оценивать по ее достоинствам, нью-йоркская же была очень разнородной, но вполне заурядной и никакой взвинченности в ней не наблюдалось. Часть встречи, посвященная ответам на вопросы, прошла, по мнению Тео, хорошо, особенно если учесть, что после стресса и «ербильной» таблетки он пребывал малость не в своем долбанном уме. Но затем коротышка в рубашке-гольф и клетчатых штанах спросил:

— Мистер Гриффин, вы уже слышали новость из Канзаса?

— Канзаса? — Тео надумал было отпустить шуточку про «Волшебника из страны Оз», но некий инстинкт удержал его. — А что произошло в Канзасе?

— Там совсем недавно застрелилась пятнадцатилетняя девочка, часа два назад. И копы нашли рядом с ней в постели вашу книгу.

По публике прокатились встревоженные шепотки.

— Это… э-э… ужасно. Трагедия. Кошмар, — сказал Тео. — Она умерла?

— Да, мистер Гриффин, она умерла.

— Не знаю, что и сказать, — сказал Тео.

— А вот диктор программы новостей сказал, что девочка прочитала вашу книгу и утратила все надежды, какие у нее были. Что вы об этом думаете, мистер Гриффин?

— Гриппин, — вежливым, но властным тоном сообщил проводивший встречу работник книжного магазина. — Имя нашего сегодняшнего гостя — мистер Тео Гриппин .

— Плевал я на его имя, — заявил, внезапно осерчав, коротышка. — Я хочу узнать…

И тут… и тут что? Ослепительный свет. Удар по голове. Тьма. А затем, после растянувшихся на недели, как ему показалось, попыток прийти в себя, медленное возвращение к жизни — в обветшавшую комнату, которая пропахла лежалой пиццей и жиром кебабов. Запах этот исходил, казалось, даже от кресла, к которому был привязан Тео.

Освещена комната была до жути тускло и походила на бывший гараж. Контуры ее расплывались. Хотя нет, контуры-то не расплывались — просто глаза Тео никаких резких очертаний различить не могли. Очки его остались в «Страницах».

— Где я? — спросил он. Те двое отошли на другой конец комнаты, посреди которой сидел связанный Тео. Они негромко разговаривали о чем-то — о чем именно, он расслышать не мог по причине изливавшейся из большого старого телевизора трескотни.

— Это тебя пусть не волнует, приятель, — резко ответил Белый.

— Отсюда тебе все равно не выбраться, — добавил Араб.

— Меня ожидают в Бостоне, — сказал Тео. Глупость, конечно, сказал, но, пока он не узнает побольше о своих похитителях, все, сказанное им, будет в равной мере и умным, и глупым. Необходимо втянуть их в разговор.

— Твое турне закончилось, приятель, — сообщил Белый.

— Примирись с этим, — сказал Араб.

Тео задергался в своих путах. Он рассудил, что если ему удастся натягивать их, значит, пусть даже это почти ничего не даст, руки его еще целы, хоть он их и не чувствует. Наверное, они просто онемели от перетяжек или от того, что вывернуты под неестественным углом. В кресле Тео полусидел-полулежал, оно не было прямым настолько, чтобы подпирать его спину, но и пологость кресла не позволяла просто лежать в нем. Руки же Тео были перекинуты через мягкие подлокотники, а запястья, по всему судя, привязаны к задним ножкам кресла. И лодыжки тоже были привязаны, но, скорее всего, к ножкам передним. Если бы его приковали цепями к скале, он и то испытывал бы меньшее неудобство.