Лоран Годе - Солнце клана Скорта

Я скажу вам, почему снова говорю. Это потому, что вчера я начала терять рассудок. Не смейтесь. Почему вы смеетесь? Вы думаете, что нельзя иметь достаточно ясную голову и при этом говорить, что теряешь рассудок, если ты на самом деле теряешь его. Но вы заблуждаетесь. Мой отец на смертном одре сказал: «Я умираю» — и умер. А я теряю разум. Это началось вчера. И отныне дни мои сочтены. Вчера я снова передумывала свою жизнь, я часто это делаю. И никак не могла вспомнить имя человека, которого я хорошо знала. Я думаю о нем почти каждый день шестьдесят лет. А вчера его имя выскользнуло из моей памяти. На несколько секунд она вдруг стала огромным белым полотном, на котором я ничего не могла прочесть. Это длилось недолго. Имя снова всплыло на полотне. Корни. Я вспомнила его, но если я снова забуду его имя хоть на одно мгновение, это значит, что мой рассудок угас и все потихоньку уйдет из моей памяти. Я знаю это. Вот поэтому я и пришла к вам сегодня утром. Я должна рассказать вам прежде, чем все исчезнет. И еще потому, что я принесла вам подарок. Это одна вещь, я хочу, чтобы вы ее сохранили. Я расскажу вам о ней. Расскажу ее историю. Я хотела бы, чтобы вы повесили ее в вашей церкви среди приношений по обету. Она связана с Корни. Ей будет хорошо на церковной стене. Я не могу больше хранить ее у себя. Я боюсь, что придет день, когда я проснусь и окажется, что я забыла ее историю, забыла, кому я ее предназначала. Я хотела бы, чтобы вы хранили ее в церкви, а потом, когда моя внучка Анна вырастет, передали ей. Я к тому времени буду мертвой. Или совсем дряхлой. Вы передадите ее Анне, и это будет так, словно я говорю с ней через годы. Смотрите. Вот она, эта вещь. Маленькая дощечка, я заказала ее вырезать, отполировать и покрыть лаком. В центре я велела поместить вот этот старый пароходный билет на рейс Неаполь — Нью-Йорк, а ниже, под билетом, поместить медный медальон, на котором выгравировано: «Для Корни, который провел нас по улицам Нью-Йорка». Я доверяю вам эту вещь. Не забудьте, она для Анны.

Я буду говорить, дон Сальваторе. Но есть еще одно. Я принесла вам сигареты, чтобы вы курили рядом со мной. Я люблю запах табака. Курите, прошу вас. Ветер унесет дымок к кладбищу. Мои мертвые любят запах сигарет. Курите, дон Сальваторе. Нам обоим будет приятно. Сигарета для моих Скорта.

Я буду говорить. Воздух такой нежный. Небо склоняется над нами, чтобы нас слушать. Я все вам расскажу. Ветер уносит мои слова. Позвольте мне думать, что я говорю для него и что вы едва слышите меня.

Иммаколата не оправилась после родов. Словно все силы старой девы ушли на потуги. Рождение ребенка было событием слишком значительным для этой болезненной женщины, которая привыкла к спокойному течению тоскливых дней. И после родов ее тело совсем сдало. Она худела на глазах. Весь день проводила в постели, бросая испуганные взгляды на колыбельку с младенцем, не зная, что с ним делать. Однако она успела дать ему имя: Рокко. На этом все и кончилось. Мысль стать нянькой или плохой матерью даже не беспокоила ее. Все было очень просто: ребенок вот он, рядом с ней, барахтается в своих пеленках, ребенок, который только требует, и она просто не знает, как удовлетворить все его потребности. Проще всего было умереть, что она и сделала в один пасмурный сентябрьский день.

Позвали дона Джорджо, и он всю ночь, как и положено, бодрствовал над бренными останками старой девы. Соседки вызвались обмыть и обрядить тело. Маленького Рокко отнесли в соседнюю комнату, и ночь прошла в молитвах и сонной вялости. Рано утром, когда четверо молодых мужчин пришли вынести тело, — хватило бы и двоих, настолько оно было худое, но дон Джорджо настоял, чтобы все было как положено, — несколько старух подошли к отцу Дзампанелли, и одна из них спросила его:

— Ну как, святой отец, вы сами это сделаете?

Дон Джорджо не понял.

— Что я должен сделать? — спросил он.

— Вы же прекрасно знаете, святой отец.

— О чем вы говорите? — нетерпеливо повторил кюре.

— Умертвить ребенка… вы это сделаете сами?

Кюре потерял дар речи. Видя, что он молчит, старуха расхрабрилась и объяснила ему, что в деревне это считают лучшим выходом из положения. Этот ребенок родился от бандита. Его мать только что умерла. Вот наверняка знак того, что Господь наказывает эти грешные роды. И лучше ребенка убить, потому что он, как ни говори, вошел в мир через плохую дверь. Поэтому они вполне естественно подумали о нем, о доне Джорджо. Чтобы ясно было, что речь идет не о мщении или о каком-нибудь преступлении. Ведь у него руки чистые. Он просто вернет Господу маленького выродка, которому нечего делать в этом мире. Старуха высказала все это с величайшим простодушием. Дон Джорджо стоял мертвенно-бледный. Гнев охватил его. Он ринулся на деревенскую площадь и закричал:

— Вы свора безбожников! Если такая гнусная мысль смогла родиться в ваших головах, это значит, что в вас сидит дьявол. Сын Иммаколаты — создание Божье. Больше, чем каждый из вас. Создание Божье, вы слышите меня, и вы будете прокляты, если тронете хоть волосок на его голове! Вы считаете себя христианами, но вы животные. Вы заслужите, что я оставлю вас в вашей мерзости, и Господь накажет вас. Я беру этого ребенка под свою защиту, вы слышите? И если кто-то осмелится коснуться хотя бы единого его волоска, его покарает божественный гнев. Вся ваша деревня погрязла в грязи и невежестве. Возвращайтесь в свои поля. Обливайтесь там потом, как собаки, потому что ничего другого вы делать не умеете. И благодарите Господа, что он иногда посылает вам дождь, потому что это еще слишком много для вас.

Закончив, дон Джорджо оставил жителей Монтепуччио в полном оцепенении и вернулся в дом, чтобы взять ребенка. В тот же день он отнес его в Сан-Джокондо, ближнюю деревню, что располагалась немного севернее, на холме. Эти две деревни испокон веку враждовали. Соперники устраивали легендарные баталии. Рыбаки постоянно сталкивались в море, рвали друг другу сети или крали дневной улов. Дон Джорджо передал ребенка одной супружеской паре рыбаков и вернулся в свой приход. Когда в воскресенье на деревенской площади одна заблудшая душа с беспокойством спросила его, как он поступил с малюткой, он ответил:

— А что тебе за дело, несчастный? Ты был готов убить его, а теперь беспокоишься? Я отнес его в Сан-Джокондо к людям, которые лучше вас.

Целый месяц дон Джорджо отказывался служить. Не было ни месс, ни исповедей, ни причастий.

— Когда в этой деревне появятся христиане, я начну исполнять свои обязанности, — говорил он.

Но прошло время, и гнев дона Джорджо притупился. Жители Монтепуччио с виноватым видом, словно нашкодившие школьники, каждый день толпились у дверей церкви. Деревня ждала. Понурив головы. Когда пришел День поминовения усопших, кюре наконец растворил широкие двери церкви, и впервые за долгое время качнулись колокола.