Айрис Мердок - Школа добродетели

Томас рассмеялся. Его смех вскоре перешел в хохот, а Стюарт продолжал смотреть на него с улыбкой, с кротким интересом.

— Стюарт, ты бесподобен. Ты просто выключил себя из стадии человеческого эгоизма. Срыть гору легко, но изменить к лучшему характер человека значительно труднее. Но ты, похоже, решил, что уже сделал это одной силой мысли!

— Что плохого в мыслях? — отозвался Стюарт. — Мышление — разновидность действия. И почему меня должен беспокоить мой характер? К тому же это очень неопределенная концепция. Тут сразу подходишь к концу психологии, а в подробных моральных теориях вообще нет смысла.

— Именно это на днях сказал твой отец!

— Он имел в виду, что все это глупости. А я утверждаю, что разговоры о духовной жизни и тому подобном — материи слишком абстрактные. Тут дело не в объяснении. Многие важные вещи не имеют объяснений.

— Да-да, конечно. И умственная деятельность — это тоже действие. Но твое мышление не есть теоретизирование, это не систематические мысли…

— Невинность — сильная идея. Чистота, святость… Идеи — это сигналы, или указатели, или убежища, или места, где ты можешь найти отдохновение… Мне трудно описать.

— Конечно. Из тебя так и сыплются метафоры. Ты молишься? Или что-то в этом роде. Медитируешь?

— Да.

— Ты умоляешь о помощи, зовешь благодать, да?

— Да.

— Ты преклоняешь колена?

— Ну… бывает иногда.

— Я не слишком бесцеремонен?

— Нет пока.

— И никто тебя этому не учил?

— Да нет, конечно же! Послушайте, Томас, это же совершенно обычные, нормальные вещи, ничего противоестественного в них нет!

— И все это естественным и безболезненным образом возникло из твоего туманного англиканского детства. В школе ты не был религиозен.

— Ну, есть и такая вещь, как взросление.

— А как насчет Иисуса?

— Что насчет Иисуса?

— Ты сказал, что тебе не нужен учитель. Но разве мимо Иисуса можно пройти?

Стюарт нахмурился.

— Он не учитель. Он, конечно же, присутствует. Но он не Бог.

— Ну хорошо. Я тебя терзаю? Или тебе нравится наш разговор?

— Вы все ставите с ног на голову. Я хочу уцепиться за этот мир напрямую, как… как художник…

— Как паук?

— Как художник. Я не воображаю себя каким-то там мудрецом, я не верю в мудрецов. И никакой программы действий нет, кроме одной: человек должен зарабатывать свой хлеб насущный, а мне очень хочется помогать людям. Это состояние души.

— А некоторые называют его затянувшимся детством. О да, благодатное ощущение взросления — счастливое чувство, свойственное некоторым юнцам. Сознательная, великолепная невинность. Хочется сохранить эту невинность навсегда, сберечь это видение благодати, ощущение всесилия и власти, не дать погаснуть этому свету… Да, это может показаться легким делом. Но, бог мой, тебя неправильно поймут!

— Меня уже неправильно поняли!

— Да, но пока это не приносит вреда. Потом тебя возненавидят. Может, уже ненавидят. Тебя будут называть застенчивым импотентом, закомплексованным, отсталым в развитии, инфантильным… бог знает кем. Но неужели ты и в самом деле думаешь, что сумеешь прожить одной невинностью?

— Нет… Есть и кое-что еще.

— Например?

Стюарт помедлил.

— Ну скажи мне.

— «А ну-ка, канонир, забей заряд потуже, прицелься в тот корабль. Испании рабом не стану я, я — Божий раб» [36] Из стихотворения Альфреда Теннисона «Возмездие (баллада о флоте)», посвященного разгрому Великой армады. .

— Что ты несешь, Стюарт?

Стюарт произнес тихим голосом, словно открывал тайну:

— Мужество, всего лишь мужество. Готовность умереть. Звучит ужасно глупо, но эти поэтические строки в известном роде передают мою мысль.

— Любимое стихотворение всех юнцов. По крайней мере, так было когда-то. Твой отец наверняка его любил, и уж вне всяких сомнений — твой дедушка! Прости меня, ради бога!

— Я слишком много говорю.

— Ты говоришь прекрасно. Пожалуйста, продолжай. Поскольку мы перечисляем все самое важное, что ты скажешь о любви?

— О чем?

— О любви.

— Ах, о любви.

— Не хочу говорить вещи, которые ты называешь абстракциями или литературщиной и сентиментальщиной, но разве любовь не лежит в основе всего, что тебя заботит, твоего душевного состояния, твоего сладостного нектара?

— Я в этом не уверен, — ответил Стюарт. — Я думаю, любовь должна сама заботиться о себе. То есть она должна как бы самоуничтожиться.

— Самоуничтожиться?

— Она должна прекратить быть тем, что она есть. Поэтому она не может быть самоцелью…

— Я вижу, эта тема тебя смущает.

— Нет, просто я не могу о ней думать. Я, так сказать, хочу нырнуть в этот пруд там, где поглубже.

— Влюбиться?

— Нет, не влюбиться. Это как раз мелко.

— Но чтобы нырять поглубже, разве не нужно сначала научиться входить там, где мелко?

— Вовсе не обязательно. Но может быть, я мелю чушь. Я хочу сказать, что мне не нужны обычные отношения — близкая дружба или связи, обычно называемые любовью. Может, мне само слово не нравится, как и слово «Бог». Оно стало таким…

— Затертым?

— Вульгарным. Опошлилось.

— Если любовь не может быть самоцелью, то ты не сможешь понять, где надо «нырять». Это опасно, Стюарт. Мне нравится твоя мысль относительно Божьего раба — да-да, я знаю, ты не его имеешь в виду, — но это глубокое место, это океан. Он вздымается и порождает сам себя, он плывет и бурлит в себе и в себя, взаимопроникающий, свет внутри света и свет над светом, разбухание внутрь, затопление себя самого. Каждая часть вливается во все остальные части, пока он не закипит и не выйдет из берегов.

— И что это такое, секс? Бессознательное?

— Так описал Бога один христианский мистик.

— Он, наверное, был еретик.

— Да. Все лучшие — еретики. Есть княжества и державы, падшие ангелы, боги-животные, распоясавшиеся духи, бродящие в пустоте, и все это нужно принимать в расчет. Апостол Павел это знал. Он был первым еретиком.

— Томас, пожалуйста, прекратите шутить. Я против падших ангелов, я против драм и тайн, против поисков учителей, отцов и…

— Отцов?

— Я хочу сказать, что у меня совершенно заурядный порядочный отец, и я не считаю это каким-то особым символом.

— Если уж мы заговорили об отцах, что ты скажешь о матерях? Как насчет твоей матери?

Стюарт слегка покраснел. Вид у него стал чуть не раздраженный.

— Вы хотите объяснить меня через мою мать?

— Ничего такого я не собираюсь делать. Я лишь хочу знать, что ты скажешь о ней.

— Не понимаю, почему я должен что-то говорить. Я не ваш пациент. К тому же я не знал моей матери.

— Ты думаешь о ней? Она тебе снится?

— Иногда. Но это совершенно не по вашей части, и мне бы не хотелось, чтобы вы касались этой темы.

— Хорошо, не буду.