Айрис Мердок - Школа добродетели

— Ты не уезжаешь?

— Нет. С чего ты взяла?

— С того, что случилось сегодня.

— А что такое случилось сегодня? Вдруг из ниоткуда материализовались мой отчим и моя тетушка. Беттина говорит, что они представились как мистер и миссис Бентли.

— Я не понимаю. Это была сестра Хлои, и она замужем за…

— За Томасом Маккаскервилем.

— А этот мужчина был мужем Хлои?

— Да, Гарри Кьюно.

— У них сломалась машина.

— Да. Но они явно были вместе тайком. А сюда они попали, наверное, случайно, забрели в темноте. Если случайности вообще бывают.

— Я решила, что они приехали за тобой.

— И я тоже, но, когда подумал, понял, что это не так. Да нечего брать в голову. Я хочу сказать — тебе нечего брать это в голову. Я во всей этой неразберихе чувствую одно: ни на кого нельзя положиться, и это только начало.

— Джесс поцеловал ее… я ничего подобного не видела… он целовал ее так…

— Да. Целовал. Ты видела?

Эдвард ощутил какую-то странную боль, выворачивавшую его наизнанку, словно его мать и в самом деле присутствовала при этой сцене, словно ее несчастный и беспомощный призрак в лице Мидж пытался поцеловать Джесса, прикоснуться к неверному возлюбленному, обнять его. Эдвард даже теперь не хотел задумываться о том, что означает расхожая фраза, будто любовник «плохо обошелся» с его матерью. Он не имел ни малейшего желания думать обо всем этом. Этот поцелуй был ужасным. Но и волнующим. Он был волнующим на ужасный манер. Все это каким-то образом взаимосвязано, связано с ним, а через него — с Илоной, Брауни… Брауни. Завтра.

— Илона, позволь, я тебе кое-что скажу. Ты ведь знаешь про Марка Уилсдена, да?

— Это твой друг, который выпал из окна.

— Да. Так тебе матушка Мэй сказала?

— Да, и мы читали в газете.

— У вас здесь не бывает газет…

— Дороти прислала нам вырезку — подруга матушки Мэй.

— Так вот. Я нашел его сестру. Она здесь…

— Здесь?

— Да. Она в Железнодорожном коттедже, где живут Сара Плоумейн и ее мать.

— Ты там был?

— Да. Только никому не говори.

— Но ты знаешь этих людей — они ведь ужасны, правда?

— Я когда-то знал Сару. Но слушай, что я тебе скажу. Я собираюсь встретиться с сестрой Марка еще раз завтра утром. Для меня это ужасно важно. Она была добра ко мне, она мне может помочь. Никто другой сделать это не в состоянии…

— А я тебе не могу помочь?

— Ах, Илона, конечно, ты мне помогаешь, но ты должна понять, тут особый случай…

— Я тебе не нужна. Ты идешь к ней.

— Илона, не будь глупенькой…

— Ты нас оставляешь…

Илона закрыла лицо руками и горько зарыдала. Слезы ручьем текли сквозь ее пальцы, скатывались по щекам на шею, на расшитый воротник ночной рубашки и на халат, отчего цвет его становился темнее. Она плакала, издавая какие-то короткие скулящие звуки.

— Илона, не плачь, пожалуйста, не плачь, я этого не вынесу!

Эдвард вскочил и сел рядом с девушкой на кровать, обнял ее за плечи. Он ощутил ее худобу и миниатюрность, хрупкость ее костей. Илона съежилась, подалась в сторону, сбросила с плеча его руку. Он ощущал запах влажной шерсти и теплый аромат ее тела, только пробудившегося ото сна.

— Прекрати, пожалуйста, моя дорогая…

Илона повернулась и принялась искать под подушкой платок, нашла его, вытерла лицо, промокнула шею. Продолжая шмыгать носом и хныкать, она сказала:

— Ты возьмешь меня с собой в Лондон? Можно, я поживу у тебя дома? Совсем недолго. Я найду работу. Пожалуйста, позволь мне поехать с тобой в Лондон. Я не хочу здесь оставаться. Я здесь умру.

Эдвард чувствовал болезненную жалость и любовь к Илоне, в то же время понимая, что все это невозможно. Он не мог взять Илону в Лондон и держать ее в своей комнате, как домашнего зверька. Она бы зачахла там. И какую работу может она найти, для какой работы она вообще годится?

— Но ты должна оставаться с Джессом, — сказал он.

— Они не дают мне видеться с Джессом, не позволяют приближаться к нему. Они ревнуют А сегодня… он меня даже не заметил.

Она поплакала еще, потом принялась выжимать платок, глядя, как влага капает на коврик перед кроватью.

— Так или иначе, но я тоже должен оставаться с Джессом, — произнес Эдвард с инстинктивной горячностью, хотя и безрадостно. — И с чего ты взяла, что я уезжаю?

— Ты уезжаешь. Тебе придется уехать. Ты не сможешь этого вынести. Они перестанут пускать тебя к нему. Ты будешь вынужден уехать, ты поедешь за ней. Ты забудешь меня. Я никому не нужна.

Слезы хлынули снова, словно ливень, льющийся из бесконечного источника. Эдвард никогда не видел, чтобы девушки так плакали. Он никогда не видел столько слез. Потом он вообразил, будто в младенчестве видел, как плачет его мать. Столько женских слез!

— Илона, не надо. Ты моя сестра, я люблю тебя. Я тебе говорил об этом, не забывай.

— Тогда ты возьмешь меня в Лондон?

— Понимаешь, это довольно трудно…

Он задумался. «Не могу себе этого представить — она умрет, если покинет Сигард, и потом…»

Илона резко перестала плакать, поднялась на ноги, бросила мокрый платок в угол, открыла ящик и вытащила большой квадратный белый носовой платок, аккуратно развернула его, вытерла руки и сунула в карман халата. После чего спокойным ровным голосом, не глядя на Эдварда, сказала:

— Все понятно, я тебе не нужна. Это была глупая надежда. Мне не остается ничего другого — только утопиться.

— Илона, не говори таких глупостей! Я тебе сказал, я никуда не уезжаю! А если и уеду, то обязательно буду приезжать к тебе. А потом, когда дела в Лондоне немного образуются, не вижу причин, почему бы тебе не приехать ко мне в гости…

— «В гости»! Нет, ты не понимаешь, ты не знаешь, чего я хочу и как сильно я хочу, сколько я думала, что твой приезд все изменит и даст мне надежду… Но какое это имеет значение? Пожалуйста, уходи, я хочу спать, а тебя не должны видеть здесь, не то они меня обвинят.

Эдвард услышал глухой рокот, потом громкий, безошибочно узнаваемый звук — машина возвращалась домой. Он вскочил на ноги.

— Машина. Я должен идти. Илона, я буду заботиться о тебе всю жизнь. Я тебе обещаю… дорогая, дорогая Илона, верь мне…

— Иди скорее. Я должна выключить свет.

Она выключила лампу, когда он еще не успел дойти до двери.

Эдвард открыл глаза и увидел дневной свет. Он забыл закрыть ставни. Он лежал на спине, расслабившись, наполовину проснувшись, а потом вспомнил удивительные события вчерашнего вечера: приезд Гарри и Мидж в качестве «мистера и миссис Бентли», появление Джесса, проклятие Джесса в адрес Стюарта и то, как Джесс держал Мидж в объятиях и целовал ее. Он думал, что перед ним Хлоя. Как странно. Приснилось все это Эдварду или было на самом деле? А потом он говорил с Илоной, и она так много плакала. А еще он свалился с каменной лестницы в темноте и ушиб ногу. Потом он стоял в Переходе, пытаясь расслышать, о чем говорят Беттина и матушка Мэй в зале. Около двери слова их можно было разобрать, но это вызвало у него отвращение и он похромал в Западный Селден. А теперь… как это ужасно, и что он должен со всем этим делать? Эдвард приподнялся, скинул с себя простыню и одеяло, сел на кровати, потирая больную ногу. Он осмотрел порезанный палец, который затягивался после того, как матушка Мэй приложила к ранке листик. Потом, словно вспышка, в мозгу у него пронеслось: Брауни. Сегодня.