Савако Ариёси - Кинокава

Царапины заживали долго, но и после того, как они затянулись, на руке остались три шрама – три четкие полоски. Всякий раз, когда Фумио смотрела на них, она неизменно думала о предстоящем отъезде в Токио.

И все же девушка по-прежнему продолжала испытывать перед матерью благоговейный трепет и в ее присутствии вела себя тише воды ниже травы. После того происшествия она безропотно посещала остальные занятия, всякий раз повторяя себе, что терпеть осталось недолго.

Уроков игры на кото больше не было. Хана приходила в ужас от мысли, что она ударила до крови родную дочь, и старалась изгнать из памяти это неприятное воспоминание. Но не прошло и полугода, как Хана снова потеряла над собой контроль, теперь уже на глазах у двух младших дочерей и прислуги. И причиной тому вновь стала Фумио.

Последний семестр подходил к концу, и Фумио постоянно витала в облаках, мечтая о Токио. Может, ужиться с ней действительно было непросто, но никому не хотелось, чтобы она уезжала. Девушка продолжала повергать в смущение благопристойных жителей провинции Кии своим поведением. Но люди стали относиться к ней более терпимо, чем прежде, и даже посмеивались втихомолку. Фумио спала и видела, как бы поскорее покинуть свою малую родину, к которой никогда не питала особой любви и привязанности. Жизнь в столице Японии – вот что было ей по душе.

Занятия в школе заканчивались в четыре, но домой она приходила затемно. Однако в тот день Фумио действительно слишком сильно задержалась, даже если учесть, что она должна была пойти на дополнительные уроки.

– Где Фумио? Чем она занимается? – спросила Хана, увидев, что старшей дочери нет за ужином.

Кадзуми, Утаэ и десятилетний Томокадзу ответили уклончиво, стараясь не смотреть матери в глаза.

Только Хана не знала, где в последнее время пропадает ее старшая дочь. Младший брат, сестры и несколько служанок были в курсе, но никто не решался донести на Фумио. Не то чтобы они боялись, просто изо всех сил пытались скрыть от Ханы проказы Фумио, прекрасно понимая, что матери это очень не понравится. Вместо того чтобы возвращаться домой, Фумио каждый день после школы направлялась в «Синъикэ», брала велосипед Эйскэ и каталась на нем по игровой площадке начальной школы My соты. Вся деревня только об этом и говорила. Местные жители знали о натянутых отношениях между Ханой и Косаку, к тому же они питали к Фумио теплые чувства, а потому тоже не могли пожаловаться на девушку. Все как один с тревогой ждали того дня, когда Хана обо всем узнает.

И вот однажды в пятницу Фумио сама показала матери, чем занимается, нисколько не беспокоясь о переживаниях окружающих. Щеки девушки раскраснелись на холодном зимнем ветру. Она слезла с велосипеда у ворот дома Матани и занесла его в сад. Потом снова села в седло, опираясь на хурму, и начала крутить педали.

– Томокадзу, Томокадзу! Иди погляди, как я на велосипеде катаюсь! – громко позвала Фумио.

Кадзуми и Утаэ выскочили из дому. Из дверей высунулись головы любопытных служанок.

Девушка сделала пару кругов по саду на глазах у изумленной публики, потом обернулась и одарила зрителей победной улыбкой в доказательство того, что прекрасно владеет искусством верховой езды. В это время года, когда арендаторы делились с землевладельцами своим урожаем риса, сад Матани был устелен циновками с зерном. Места было, конечно, гораздо меньше, чем на школьной площадке, но вполне достаточно, чтобы продемонстрировать приобретенное мастерство.

Фумио недавно вернулась к красно-коричневым хакама. Когда она садилась на велосипед с рамой и начинала крутить педали, подол хакама задирался самым возмутительным образом. Более того, в тот день на ней были таби и гэта вместо чулок и туфель. Кадзуми и Утаэ чуть не рухнули в обморок, увидев белые голени Фумио. Младшие сестры были девочками воспитанными и никогда не позволяли себе выставлять тело напоказ. Это считалось крайне неприличным.

И только Томокадзу невинно поддержал сестру:

– Ну и как?

– Чудесно! Когда едешь против ветра, мир совсем другим кажется! Скажу отцу, пусть купит велосипед для местного Общества молодых людей.

– Правда скажешь? Тогда я тоже попрошу его купить мне такую штуку.

– Непременно попроси. А я замолвлю за тебя словечко.

– Интересно, у меня получится? Не слишком ли он велик для меня?

– Нет. Хочешь попробовать?

Девушка уже собиралась остановиться, когда почувствовала чье-то присутствие у себя за спиной и упала.

– Фумио!

Это была Хана. В спешке она даже не вспомнила о гэта и выскочила в одних таби. Лицо бледное, правое веко дергается.

– Откуда у тебя этот велосипед?

– Взяла у Эйскэ.

У Фумио не было времени придумать какую-нибудь правдоподобную ложь. Она поднялась и начала отряхиваться, стараясь скрыть свое смущение.

– Фумио! – взвизгнула Хана, грубо схватила дочь за руку и поволокла в дом. – Ты все это время училась кататься, не сказав мне ни слова?

– Но, матушка…

– Разъезжала по деревне, да, бесстыжая девчонка?

– Но…

– Сколько еще ты намерена испытывать мое терпение? Что еще собираешься выкинуть, чтобы досадить мне? Как далеко думаешь зайти?

– Мне очень жаль, но…

Хана не дала Фумио возможности оправдаться. Она тащила дочь к хранилищу, по пути осыпая ее малопонятными ругательствами. Как только Фумио сообразила, что ее собираются запереть в темной комнате, она начала завывать, словно малый ребенок:

– Мне очень жаль, матушка! Простите меня, пожалуйста! Я не права!

Одной рукой Хана раздвинула фусума, другой что есть мочи втолкнула Фумио в помещение. Удивительно, откуда взялось столько сил у женщины, дни которой протекали тихо и безмятежно.

– Обещаю больше не кататься на велосипеде!

Не обращая внимания на вопли дочери, Хана с треском сомкнула тяжелые рамы, закрыла их на задвижку и побежала к выходу, ощущая босыми ногами ледяной пол коридора. Голос Фумио преследовал ее до самой прихожей. Сердце бешено колотилось в груди. Она никак не могла справиться с обуявшим ее гневом, который затмил все остальные чувства, включая пережитое потрясение. И все же первой в голове мелькнула мысль – поскорее подобрать таби, которые она проворно стянула с ног по пути из сада. Ни у одной из пребывавших в состоянии нервного шока служанок не хватило ума унести испачканные землей белые носки.

Хана взяла свои таби и пошла в кладовку за чистой парой. Она имела привычку менять их утром и вечером, а также когда заходили гости. Уединившись в кладовке, где ее никто не мог видеть, Хана уставилась на свои ноги и постаралась успокоиться.

– Матушка, пожалуйста, простите Фумио, – взмолились Кадзуми и Утаэ. Девочки робко сидели у порога, по щекам их катились слезы.