Владимир Маканин - Валечка Чекина

Собственно, начал Тиховаров. Он всегда Валю недолюбливал. Он ее терпеть не мог. В каком-то человеческом плане они составляли пару: они как бы дополняли друг друга.

И вот Тиховарова понесло. Сидит и рассуждает. Да, дескать, Чекина — несчастный человек, то да се, пожалеть можно. Но я-то знаю, что она была счастливой.

А Тиховаров все дальше и дальше. Дескать, если человек поступает так-то и так-то, то у него и судьба, жизнь, результат жизни складываются именно такими-то, а не другими. Так сказать, причина и следствие. И у правильного человека — счастливая жизнь. А всех прочих он тут же зачисляет в разряд несчастных. Притом закономерно несчастных. Ну, думаю, паразит. (Но чувствую, что и я такой же, в сущности. И Олег Дужин такой же. И любой четвертый. Все мы такие. Ну, думаю, паразиты. Ведь будь мы в силах, мы же весь мир в ячейки позагоняем…)

Тиховаров все делал продуманно и серьезно: умный человек. Он хорошо работал и хорошо женился. У него двое детей. А если и бывали запутанности, то именно у него они бывали изящными, как нестеровские петли. На работе его ценили и ценят сейчас. Он ученый, кандидат наук. Все замечательно. Все прекрасно. Но он почему-то несчастлив… А Валя Чекина жила нелогично и несерьезно. Она и была замужем, и не была. На работе ее не всегда ценили и даже выгоняли. И она всегда была счастлива. Вот ведь как.

Из этого не делался вывод. Боже упаси. К примеру, другой мой приятель тоже жил нелогично и несерьезно, но счастлив не был. Его жизненная нитка тянулась, дергалась и вдруг запуталась в удивительно нелогичный узел.

Но это лишь небольшой спор о Валечке Чекиной. Это частности. Случайная такая минута.

А в общем-то, мы сидим и вспоминаем. Гущин стал самым молодым академиком. У Егорова и Цаплиной трое детей, все мальчики. Дягилев погиб, ныряя в воду. Ну и так далее.

Была такая девочка. Валя Чекина. Славная и милая. Жила она в маленьком городке, без отца — с матерью и с маленьким братом. Училась старательно, без троек. Читала запоем Бальзака. Вместе с Бальзаком был у нее томик Шекспира, но она его не осилила, хотя некоторые фразы запомнила. И даже умело вставляла в свою речь. Жили они бедно, но Валя всегда была чистенькая и опрятная. И решила ехать в Москву, поступать в институт. Провинциалочка.

В школе у нее были славные учителя. И она — поступила.

Валя любила рассказывать о таком вот забавном случае. Это случай со «вторым компотом».

Прямо с поезда она пришла в приемную комиссию. У нее приняли документы, все честь честью, и дали беленькую бумажку — направление. Валя захотела поесть. Дело было к обеду.

Она спустилась в столовую. У кассы была очередь. Она встала в хвосте и, приглядываясь, уже поняла, что такое «выбить чек» и как после по этому чеку получить еду.

Касса была уже в двух шагах.

— Что такое гуляш? — шепотом спросила Валя, увидев паренька из ее же городка и даже из ее же школы. Но юный провинциал лишь густо покраснел. На лоб выкатились капли пота. Он что-то буркнул, что можно было понять и так, и этак, и вообще никак. Этот провинциал был я. Мы все были такими.

И как раз Валя подступила к кассе. Она «выбила» понятный борщ, гуляш и компот. Заплатила деньги.

И вот тут-то, когда нужно отходить, она спросила у кассирши:

— А еще один компот можно?

Кассирша улыбнулась:

— Конечно, можно. Если есть деньги.

Жизненная нитка помедлила и на миг как бы задумалась, а затем поселила Валю в общежитии института, в комнате с номером 120. Все-таки круглая цифра. Заправлять и командовать в комнате с номером 120 — а жили они по четверо — стала Лариса Чубукова. Она была уже второкурсницей и, значит, имела некоторый опыт. Плюс властный характер. Крупная, крепкая, с чуть грубоватым лицом и толстой поэтичной косой. Такой вот тип студентки.

— Что это ты улыбаешься? — спросила Лариса появившуюся в комнате Валю Чекину.

Та, робея, вместо ответа сказала:

— Меня… Валечкой зовут…

Все остальные так и фыркнули, давясь смехом. Валя заалела, затем опомнилась и поправила себя и с этой минуты только так себя и называла:

— Валя.

Лариса Чубукова отметила поправку, чуть улыбнулась и спросила вторую девушку:

— А ты… Ну-ка представься теперь ты.

— Чечеткина.

— О господи. Да мы все на «ч»?

— Наверное, так и расселяли по комнатам. По алфавиту.

— Аты?

— А я — Цаплина.

— Тоже недалеко ушла.

— Конечно. Ведь «ц» и «ч» рядом, — охотно согласилась симпатичная Цаплина.

Так, вчетвером, девушки и стали жить. И весь первый месяц Лариса Чубукова звала их по фамилиям.

— Я не люблю всяких Машечек, Валечек, Женечек, — говорила она. — Во всяком случае, не с первого дня.

Разумеется, Ларисе было наплевать и на имена, и на фамилии — тут было важно нажать на новеньких, а как и чем нажать — для ее натуры было не так уж существенно. Через месяц Лариса сама удивилась своей причуде. И сама стала называть девушек по именам, а за ней и они все как бы получили разрешение на это.

Но Валя так и осталась для нее — просто Чекина.

— Извини, пожалуйста, Чекина. Что это ты развесила?

— Картинки. А что?

— Что за картинки? — Лариса гладила платье и будто бы даже не смотрела на развешанные над кроватью Вали репродукции. Они были простенькие, огоньковские, то есть вырезанные из вкладок журнала «Огонек». «Девятый вал». «Шоколадница». И всякое другое.

Валя улыбнулась:

— Разве нельзя?

И она заговорила восторженно:

— Девочки!.. Я люблю, чтобы было красиво! Приходишь — и глаз радуется. Да вы посмотрите-ка!

Но девушки смотрели только на Ларису. Молчали. А Лариса так же молча гладила платье.

Валя поникла:

— Но я правда люблю… чтоб все вокруг… было…

— Может быть, ты большая модница? — перебила Лариса.

— Нет, нет…

Ларисе было все равно, откуда атаковать непонравившуся первокурсницу. Пробуя пальцем утюг, Лариса как бы нехотя продолжала:

— Кстати, быть модницей — это совсем неплохо. Нельзя быть неряхой.

— Я не неряха, — сказала Валя тихим голосом.

— А я не уверена… — И Лариса заключила: — Ладно. Посмотрим. С этого понедельника будем считать, что началось твое дежурство.

И не только в это дежурство, но и в другие свои дежурства Валя убирала комнату по нескольку раз на день. Она убирала с особенной тщательностью, чувствуя, что за каждым шагом ее следят. Она ловила каждое слово Ларисы. Она всегда соглашалась с Ларисой и была как бы самой послушной. Но одно не переменилось.

— Висят!.. Ну вы подумайте! — сказала Лариса про картинки, вернувшись на следующий день с лекций.

Прикнопленные репродукции: медведи, сосны, лицо Незнакомки — все продолжало висеть большим цветовым пятном на стене. Лариса не допускала, что Вале не хочется снять их так уж сразу, так уж по-собачьи покорно, и что через неделю Валя их потихоньку снимет, улучив минуту, когда все уйдут и она будет одна. Но прошла неделя и две, а картинки были на прежнем месте.