Кристин Валла - Туристы

Смеха. Молчания. Дистанции.

Юлианна пришла на следующее утро, а с ней – мучимый хронической болезнью пекарь. Себастьян спустился на улицу, чтобы их встретить. Он вышел не сразу, и когда отворил дверь, она стояла к нему спиной. Волосы аккуратно спадают на плечи. Плащ завязан на поясок. Она обернулась, и уголки губ тронула улыбка. Рядом с ней стоял Баз. В руках у него было два пакета, один от Гуччи, другой от Джорджо Армани. За четверть часа Баз потратил тысячу евро. Он был счастлив.

– Говорят, ты хочешь попользоваться моей плитой, – сказал Себастьян.

Баз кивнул и помахал перед его глазами серым мешочком.

– Травы, – объяснил Баз. – Их надо варить два часа. Пахнут не очень приятно.

– Не беда, – сказал Себастьян.

Они прошли мимо почтовых ящиков в подъезде. Юлианна пробежала по ним глазами, возможно высматривая там его фамилию. Может быть, она хотела знать, куда попадают ее письма. Подъезд был запущенный и обшарпанный. Лифт немногим лучше; он медленно пополз наверх. Едва впустив их в квартиру, Себастьян помог им раздеться и повесил вещи на вешалку. Затем провел гостей в комнату.

– Хорошенькая елочка! – сказал Баз.

– Очень хорошенькая! – поддержала Юлианна. Себастьян посмотрел на елку. Нет, хорошенькой она не была. Она была смешная. То есть, наверно, не елка, а то окружение, в котором она стояла. На голых стенах красовались как попало приклеенные скотчем открытки. На окне висели покосившиеся жалюзи. На продавленной диван-кровати посередине видна была отчетливая впадина. А посредине комнаты возвышалась елка. Он оплел ее несколькими рядами канители, и получилось, будто он держит елку связанной, как заложницу. «Да, да!» – мысленно сказал себе Себастьян. Разве что свечки несколько спасали положение.

Себастьян проводил База вниз на кухню. Баз замер на секунду, словно подумал, что не туда забрел. Светло-зеленая плитка меняла оттенки цвета в зависимости от того, куда падали солнечные лучи. Кухонные стулья были обтянуты искусственной кожей, обивка кое-где полопалась, и из нее торчали клочья пенопласта. Баз покачал головой и усмехнулся.

– Господи боже мой, Оливар! – только и сказал он. – Решил пожить по-простому?

– Я прекрасно понимаю, что это не похоже на твою мансарду на Клеркенвелл-роуд.

– Да уж, действительно! Это похоже на кухню моего детства, – добродушно захохотал Баз. – А. холодильник, какого он года выпуска? Ей-богу, дома у нас был точно такой же!

Он высыпал содержимое принесенного с собой мешочка. Там оказались не только травы, но еще и кора, корешки и другие неразличимые вещи.

– Что это у тебя? Змеиная кожа? – спросил Себастьян.

Баз кивнул и налил в чайник воды.

– А это?

– Личинки.

– Неужели живые?

– Ну что ты!

Себастьян уселся на кухонный стул и оттуда наблюдал, как Баз высыпает в воду целую пригоршню лесного мусора. Баз скинул куртку и закатал рукава. От пара в кухне потеплело.

– Ну теперь начинается самая противная часть, – сказал он, садясь. – Ожидание.

– Двухчасовое.

– Да, как ни грустно.

Себастьян взглянул на голые руки База. В тех местах, куда ему вкалывали иголки, остались красные точки. Карта его мучений.

– На самом деле не так страшно, как выглядит, – сказал Баз. – А может, и нет! Может, это только так говорится.

– Сейчас болит?

– А как же! Боль всегда при мне. Но я к ней привык. Оказывается, достаточно полугода, чтобы то, что казалось невыносимым, стало довольно сносным. – Баз пододвинулся ближе вместе со стулом. – Я представляю себе, что боль – это песок, а я – песочные часы. Боль стекает из головы вниз, пересыпается в грудь и утекает в пальцы. Ощущение такое, как будто сердце бьется в кончиках пальцев. А иногда я думаю: ну кому нужна такая жизнь? Сколько еще я буду это терпеть?

Себастьян заглянул в лицо кондитеру. Два обнаженных глаза. Стиснутый рот.

– Ты выздоровеешь? – спросил Себастьян.

– Я не знаю, – сказал Баз. – Но надо верить, что так будет. Иначе я останусь один на один с моим немощным телом.

Он бледно улыбнулся и отвернулся к стеклянной двери, ведущей на веранду. Стекло почти сплошь запотело. За ним тянулась голая бельевая веревка. Отцветший розовый куст скрючился на снегу.

Юлианна устроилась в комнате с журналом, сбросив на пол сапоги и подтянув ноги на диван. Себастьян смотрел на нее, стоя на пороге. Она не услышала, как он вошел. Он разглядывал ее руки. Шею. Мочки ушей и затылок. Подстриженные волосы изменили ее. Наверное, ему надо заново с ней знакомиться.

– Попить хочешь? – спросил он.

Она кивнула:

– Славная у тебя квартирка.

– Не моя.

– Все равно. В ней есть свое особенное настроение. Пахнет чем-то приятным.

– Ты имеешь в виду – запущенностью.

Она улыбнулась:

– Ничего, если я покурю?

– Валяй, смоли! А то тут такая холодрыга.

Он принес ей пепельницу. Она поблагодарила быстрой улыбкой. Пришел с кухни Баз, он успел оглядеться в квартире. Себастьян достал бутылку белого вина, разбавил содовой и подал вместо лимонада. Бокалы запылились. Давно уж никто ими не пользовался.

В этот миг из-под пола раздался грохот, от которого сотряслись двери. Баз отставил бокал.

– Господи! Что это было? – удивился он.

Себастьян не успел открыть рот, как его опередила Юлианна.

– Это центрифуги, – сказала она.

Он воззрился на нее удивленно. Надо же, помнит! Может быть, она мысленно представляла себе, как это выглядит. Сотрясение. Крутящиеся барабаны. Грохот, который его будил. И тут она улыбнулась. Щедрой улыбкой, которая вместила в себя каждое слово, каким только они обменялись. Себастьян почувствовал облегчение. В нем ожил оптимизм. Юлианна сидит у него в квартире, у него в городе и листает убогий журнальчик, который он сам помогал иллюстрировать! Он глядел на нее и чувствовал, что с каждой минутой она все больше вживается в эту комнату. Он вспомнил про подарок в шкафу и подумал, что, может быть, не такая уж это была глупость. Одно и то же чувство, подумал он, обольщает тебя вот уж который раз, хотя столько раз уже обманывало. Ты знаешь, насколько оно сомнительно, и все равно доверяешься ему, потому что, может статься, это все, что у тебя есть.

Они встретили Рождество в «Остерии-дель-Артисти» – одном из немногих ресторанов в Падуе, которые работали в праздничные дни. Простые грубые столы были накрыты клетчатыми скатертями, а под потолком выстроились в ряд запыленные бутылки. Стены были украшены плакатами «Битлов» и их итальянских подражателей. Вокруг носился кухонный чад вперемешку с запахами розмарина и имбиря. Здесь кормили не традиционными рождественскими кушаньями и вместо свиных ножек и других тяжелых блюд подавали то же, что и в обычные дни, – пасту и говядину. Вино разносили в кувшинах, и Баз, зажав в зубах «Уркихо», в костюме в полосочку и лаковых башмаках, словно американский сигарный король, взял на себя обязанности виночерпия. Повар время от времени высовывался из кухни только для того, чтобы убедиться собственными глазами, что к нему в ресторан действительно пришел в сочельник сам Баз Лу. И, ей-ей, рядом с ним он видел его даму, одетую в темно-синее платье и с новой прической. Кто бы мог подумать, что у Оливара такие знаменитости ходят в друзьях? Но повара это совершенно не вывело из равновесия. Он выкладывал кушанья на тарелку без всякого укропа и прочих там штучек, потому что никогда не мог понять, с какой стати обеденная тарелка должна походить на вазу с цветами. Когда гости кончили есть, он предложил им бутылочку граппы домашнего приготовления, настоянную на двадцати травах, очень полезной для пищеварения. Бутылку распили, и, раздав щедрые чаевые, компания двинулась к базилике слушать рождественскую мессу.