Зэди Смит - Белые зубы

Заведение с загадочным названием «П.К. Негритянские волосы: стрижка и укладка» помещалось между «Гостиной Добрых Похорон» и «Раакшанскими Стоматологами», удобное расположение и неслучайное: часто труп африканского происхождения следовал через все три заведения, прежде чем достичь цели своего путешествия — открытого гроба. Поэтому, если ты звонишь, чтобы записаться на прием, а Андреа, или Дениза, или Джеки говорят «ямайское время три тридцать», само собой разумеется, это значит, что надо прийти попозже, но, вполне вероятно, это значит и еще кое-что: какая-то уже холодная набожная старушка пожелала отправиться в могилу с красивой прической и накладными ногтями. Удивительно, что очень многие не хотят предстать перед Господом с обычными негритянскими волосами.

Айри ничего этого не знала и, бережно положа руку на живот, пришла ровно в назначенное время — в три тридцать, готовая преобразиться, победить свои гены, с шарфом на голове, который скрывал осиное гнездо волос.

— Чего-то хотела, крошка?

Хотела. Прямые волосы. Прямые-прямые длинные черные гладкие легкие воздушные струящиеся легко расчесываемые и развевающиеся по ветру волосы. И челку.

— Три тридцать, — все, что смогла выдавить из себя Айри. — У Андреа.

— Андреа тут рядом, — ответила женщина, вытянула изо рта длинную ленту жвачки и мотнула головой в сторону «Добрых Похорон», — с трупами возится. Сядь подожди и не мешай мне. Понятия не имею, когда она вернется.

Айри растерялась и так и стояла посреди парикмахерской, схватившись за щеку. Женщина пожалела ее, пожевала жвачку, с ног до головы оглядела Айри и прониклась к ней некоторой симпатией, заметив, что та не похожа на обычных черных — у девочки были светлые глаза.

— Джеки.

— Айри.

— Ишь ты, светленькая. Даже с веснушками. Ты из Мексики?

— Нет.

— С востока?

— Мать с Ямайки, а отец англичанин.

— Полукровка, — пояснила Джеки. — Мать, говоришь, белая?

— Нет, отец.

Джеки поморщилась.

— Обычно наоборот. Очень они у тебя кудрявые? Дай посмотрю, — она схватилась за шарф Айри. Но та, испугавшись, что ее разоблачат посреди комнаты, где полно народу, успела вцепиться в шарф раньше Джеки.

Джеки причмокнула.

— Чего ты от нас хочешь, если даже поглядеть не даешь?

Айри пожала плечами. Джеки озадаченно покачала головой.

— Первый раз?

— Первый.

— И чего надо?

— Волосы. Прямые, — твердо сказала Айри, думая о Никки Тайлер. — Прямые и рыжеватые.

— Да ну? А голову давно мыла?

— Вчера, — обиженно ответила Айри.

Джеки дала ей легкий подзатыльник.

— Нельзя мыть. Если хочешь прямые, не мой. Представляешь, что такое аммиак на голове? Как будто у тебя на черепе пляшут черти. С ума сошла?! Не мой две недели, а потом приходи.

Но Айри не могла ждать две недели. Все уже решено: сегодня же она придет к Миллату с прямыми волосами, собранными в хвост. Она снимет очки, распустит волосы, а он скажет: «Ух ты, мисс Джонс, никогда бы не подумал… Мисс Джонс, вы такая…»

— Мне надо сегодня. У меня сестра замуж выходит.

— Ладно, сейчас придет Андреа и сожжет тебе все волосы. Считай повезло, если не выйдешь отсюда лысой. Как хочешь, твои проблемы. Вот, — она протянула Айри пачку журналов. — Туда, — и указала на стул.

Парикмахерская делилась на две части: мужскую и женскую. В мужском зале из старенького магнитофона звучало рэгги, а мастера — такие же мальчишки, как их клиенты, — ловко выбривали машинкой надписи на затылках: Adidas, «Badmutha», Мартин. Атмосфера игры и веселья, болтовня, непринужденность, возникающая оттого, что ни одна мужская стрижка не обойдется дороже шести фунтов и не займет больше пятнадцати минут. Простой обмен: шесть фунтов за удовольствие от жужжания машинки над ухом, теплой руки, стряхивающей с твоей головы волосы, и двух зеркал, чтобы увидеть себя и спереди и сзади и оценить изменения. Приходишь лохматый, пряча под бейсболкой жесткие, неодинаковой длины волосы; а через несколько минут выходишь новым человеком: приятный запах кокосового масла и стрижка четкая и ясная, как матерное слово.

А рядом в женском зале был настоящий ад. Здесь несбыточная мечта о ровных легких волосах ежедневно вела войну с фатальными негритянскими кудрями. Здесь, стремясь покорить каждый вьющийся волосок, шли в бой аммиак, щипцы, плойки, зажимы и даже огонь.

— Прямые? — здесь это был единственный вопрос. Он раздавался, когда очередная голова, мучимая невыносимой болью, показывалась из сушилки, и парикмахер разворачивал полотенце. — Прямые, Дениза? Прямые, Джеки?

В ответ Дениза (или Джеки), не стесняемая необходимостью подавать чай, льстить и вести беседу, как в салонах для белых (перед ней ведь сидит не драгоценная клиентка, а отчаявшаяся, готовая вытерпеть все женщина), скептически хмыкала, снимала фартук противного горохового цвета и говорила: «Прямее все равно не получится».

Сейчас перед Айри сидели четыре женщины, кусали губы, пристально смотрели в узкое грязное зеркало и ожидали появления новых, более красивых себя. Пока Айри листала журналы, посвященные прическам черных, дамы морщились от боли. Время от времени одна спрашивала другую: «Сколько?» Следовал гордый ответ: «Пятнадцать минут. А вы?» — «Двадцать две. Эта дрянь у меня на голове уже двадцать две минуты. Если они и после этого не станут прямыми…».

Это было соревнование в терпении. Так же богатые дамы в дорогих ресторанах стремятся заказать салатик поменьше, чем у соседки.

Наконец раздавался крик или «Черт! Больше не могу!», и источник этого вопля бежал к раковине, где начинались тихие рыдания, потому что аммиак смывается медленно — его невозможно смыть быстро. Тут раздражение достигало предела: оказывалось, что волосы были «слишком курчавыми», «слишком упрямыми», что «с такими волосами и сделать-то ничего нельзя». Раздражение нарастало у всех: от посетителя до парикмахера, причинившего эту боль. Было бы естественно заподозрить Денизу или Джеки в садизме: они еле шевелили пальцами, когда смывали аммиак, вода текла тонкой струйкой, так что мытье занимало много времени, в течение которого голову нестерпимо жгло.

— Прямые? Джеки, прямые?

Мальчишки заглядывали за перегородку, разделявшую залы, Айри оторвалась от журнала. Что тут можно сказать? Волосы становились прямыми или почти прямыми. Но при этом неживыми. Сухими. Сечеными. Жесткими. Тусклыми. Как волосы мертвеца, когда тело высыхает.

Джеки или Дениза, отлично зная, что курчавые негритянские волосы все равно возьмут свое и станут такими, как заложено генетически, философски замечали, глядя на печальный результат: «Прямее все равно не будут. Три недели, если повезет».

Несмотря на явный провал всей затеи, каждая женщина в очереди думала, что у нее будет совсем не так, что, когда снимут полотенце с ее головы, под ним окажутся идеально прямые, легкие, струящиеся волосы. Айри, разделяя эти иллюзии, вернулась к журналу.