Эдуард Кочергин - Ангелова кукла. Рассказы рисовального человека

Это был для всех островных шалав Питера самый главный праздник их жизней. Это была их победа.

Из театра вышли все зареванные, заволнованные, раскрасневшиеся от участия в танцах с Жизелью. На Петроградскую возвращались машинами. В первом такси Жизель, заваленная букетами, сидела между двумя зваными тётками — Шуркой и Лидкой. Впереди с водилой соседствовала довольная Екатерина Душистая. Ехали к ней на банкет.

Праздничный стол в столовой, накрытый крахмальной скатертью, был сервирован, как в ресторане Чванова. Подельницы, глядя на такую роскошь, даже несколько скисли и прихудели от щедрости благотворительницы. Жизель усадили во главе стола, по правую руку от Екатерины.

В двустворчатую дверь рыжая хохлушка внесла поднос с шампанским в номенклатурных бокалах. Первый тост — за победу — выпили стоя и хором крикнули «ура!». Телохранитель Гермафродит Ботанический, одетый в чистое, сидел за отдельным столиком и чмокал бабскими губами праздничную еду, ласково поглядывая на свою героиню.

Охмелившись сильно шампанским, в конце торжества на радостях спели хором любимую хозяйкой «Катюшу»:

Всем было хорошо. Даже Аришка Порченая призналась в любви Екатерине Душистой и расцеловала её.

На следующий день после премьеры от возбуждения и радости две неразлучные шалавы с восторгом написали мелом на дощатом заборе по улице Съезжинской, у дома № 34: «Всем привет от нас. Ура! Анна-Нюрка».

Через день в «Ленинградской правде» была напечатана рецензия на выпускной спектакль училища. Сильно учёная дама писала: «Совершенное соло молоденькой выпускницы Гюли Ахметовой было удовольствием для глаз. В первой части она была нежна и изысканна». Далее отмечались «хрупкость и боль» в сцене сумасшествия. «Слово-то какое — „изысканна“! А? Песня, я вам скажу!» — воскликнула со слезами Шурка Вечная Каурка, восхищённо глядя на цеховую принцессу.

Гюля Ахметова получила диплом с отличием и была сразу приглашена солисткой в Уфимский театр оперы и балета. После положенного отдыха в конце августа проститутский цех собрал ей приданое и велел Шурке в качестве родной тетки сопровождать Жизель.

О проводах говорить не будем. Как выразилась, выставив указательный палец в потолок, Лидкина соседка по коммуналке Черна Михайловна: «Это было что-то». Шурка Вечная Каурка выполнила все наказы островных девушек — сдала принцессу уфимскому театральному начальству с просьбой хранить и беречь питерскую башкирку.

Попутно она ознакомила с собою пожарного начальника театра до такой степени, что тот через малое время приехал за нею в Питер и забрал её с собой с Татарского переулка на свою уфимскую улицу имени башкирского героя-разбойника Салавата Юлаева. Таким образом, Шурка снова соединилась местом жительства с названой племянницей и цеховой воспитанницей.

А кот Абрамей не принял башкирского гражданства и переезда с Татарского переулка на улицу Салавата Юлаева и бежал из Уфы в северо-западном направлении.

Эти малозначимые события происходили на наших петроградских островах в первые послевоенные годы. Порождённый войной и разрухой молох жизни выбросил на панель женский товар, в том числе и несовершеннолетний.

Осень, зиму и весну паслись они в обширнейшем парке имени Ленина — на главном, Городском острове Петроградской стороны, — предлагая себя любителям малолеток иногда просто «за поесть». А с наступлением лета обслуживали желателей в ту пору еще дикого центрального пляжа, что у стен Петропавловской крепости, принимая клиентов прямо на крышах крепостных равелинов.

Крашеные малолетние девушки у местных туземных людишек обзывались промокашками и обитали рядом с парком на знаменитых гулярных, съезжинских, зверинских, татарских, мытнинских улицах и переулках. Интересно, что места эти уже с конца XIX века известны были своим рынком дешёвых проституток.

Парк Ленина, в прошлом Александровский сад, устроенный по повелению царя-бати Николая I для народных гульбищ, поделен был на две части — «старшеклассную» и «младшеклассную». Старшие профурсетки торговали клиентов у Народного дома, Театра имени Ленинского комсомола и далее в сторону Кировского проспекта. Младшие работали в районе зоопарка, популярнейшего у послевоенного копеечного народа заведения, и по правой от него стороне к Кронверкскому деревянному мосту, а за ним и на крепостном пляже.

Да, еще одна особенность этого знаменитого сада-гульбища, о которой необходимо было помнить тогдашним добропорядочным и порядочным любителям природы: парк, несмотря на своё высокое ленинское наименование, в часы вечерней мглы становился очень опасным для жизни местом из-за нападений антисоциальных хулиганствующих типов. Время было голодное.

В зимнюю пору главным лежбищем артели промокашек становилась старая, давно не использовавшаяся по назначению прачечная в проходном дворе доходного дома на славной Гулярной улице. Хозяйничали в «стиральных закутах» две Аньки — тезки-подружки, жившие там совместно с родственной кому-то из них старухой, вдовой погибшего в блокаду дворника. Подружек за парные хождения, неразлучность и неделимость во всяческих жизненных проявлениях звали через черточку — Анна-Нюрка. Поврозь они не работали. То есть могли быть с клиентами в разных закутах, но обязательно по соседству. Про остальное и говорить нечего: ходили, стирали, мылись, ели, думали — всё вместе.

Паханила над артелью, то есть держала права в ней, самая старшая из них, пятнадцатилетняя разбитная девка — Аришка Порченая. Приставку к своему имени она получила после пребывания в трудовой исправительной колонии под городом Псковом. Отсидев в ней два года, стала грамотной — чесала по фене так, что все блатные с четырех островов Петроградской стороны гудели про нее уважительно: «у-у-у-у».

Аришка Порченая предпочитала солидного, возрастного клиента молодому да гладкому. И непременно с торчащими усами, как на портретах вождей и маршалов.

Жила Аришка в двухэтажном доме по Мытнинскому переулку. Жила совместно со своим «историческим» дедом по кличке Чекушка, в бывшем служебном помещении с отдельным входом из подворотни. Обиталовка их состояла из маленькой комнатухи в одно окно и крошечного коридора-кухни с отгороженным сортиром.

Дед Чекушка был назван так в честь всегда популярной в народе-богатыре двухсотпятидесятиграммовой бутылки водки — за малый рост, сухость в теле и постоянную необходимость в «родненькой».