Эдуард Кочергин - Ангелова кукла. Рассказы рисовального человека

Пока шофёр заводил машину, съезжал с парома на берег и поднимал КРАЗ на угорье, Водяной, охладившись в реке, из того же дизеля вынул заветную бутылку с горячей смесью пива и «Клюковки», глотнул свою дозу и припрятал бутылку. Поднявшись в машину, мы с нашего высока посмотрели вниз, на реку. Водяной опять, как до переправы, лежал на досках парома.

— Как же он такой в избушку-то попадает?

— Да просто. Лайка-то на что? Она его к вечеру тормошит, лает на него — он с её помощью по холодку в себя и приходит, даёт ей поесть, да и сам, наверное, ест, не всё же водой закусывать. А кто другой здесь жить-то будет? Тайга кругом, зверьё воет. Ближайшие души появятся только через сорок километров.

Черти, как известно, бывают чёрными, во всяком случае, у белых людей. У негров, говорят, наоборот, черти-белые. Специалисты по доисторическим людским событиям рассказывают, что вскоре после ледниковых времён в европейских землях была страшенная расовая война. Европу вслед ушедшему леднику заселили первоначально чёрные люди, пришедшие из Африки. Позднее с востока в эти благодатные места, гонимые бесконечными неурожаями и засухами, стали двигаться белые люди — арии. Встретив на землях своей мечты чёрных насельников, они вступили с ними в жесточайшую войну не на жизнь, а на смерть. Победили белые, выгнав оставшихся в живых чёрных назад, в Африку. В честь этих свирепых событий эпическая память белых людей окрасила чертей в чёрный цвет, а память негров — в белый. В языках европейцев сохранилось ещё одно интересное свидетельство этих доисторических событий. Белый, убивший чёрного человека, извещал всех о содеянном победным криком — криком ария. Слово это осталось до сих пор в музыкальном лексиконе.

В наших северных краях обитают только чёрные черти. Чертей-альбиносов никто никогда не видывал. А вот рыжего чёрта все-таки произвели в одной из старинных деревень Шенкурского района Архангельской области.

Бывальщина эта уже старая, дохрущевская, происшедшая до укрупнения колхозов и до кукурузной агрессии, разорившей вконец русский Север. В ту пору в этих глухих лесных местах ещё что-то оставалось от былых традиций — хотя бы людская взаимопомощь в тогдашней труднейшей житухе.

Деревня Верховье, к которой мы, рисовальные бродяги, подошли в середине дня, была кустовой — храмовой. Ранее на Севере вокруг таких поселений располагалось пять-шесть малых деревенек, но к нашему времени осталось только три вместе с главной. Когда-то, в царские времена, Верховье считалась деревней богатой, знатной. Храмовый батюшка совмещал в себе и духовную и административную власть: крестил, венчал, отпевал, провожал в армию; записывал все события в учётные книги церкви, выдавал грамоты, свидетельства, оповещал вышестоящих о приплоде человеческих голов. Такая система исправно работала на Севере многие лета без лишних крючкотворцев и помыкающих начальников, что положительно влияло на нравы. Люди здешние при всей суровости жизни получались незлобивыми и великодушными.

К несчастью, Совдепия разрушила наработанные столетиями правила общежительства в этих краях, подчинив всех вышестоящим партийным вседержателям. Храм в тридцатые годы закрыли, превратив в колхозный склад. Батюшку из Верховья увезли под Соль-Вычегодск и там постреляли с другими священниками архангельских земель. Коммуны, поначалу возникшие в круговых, бедных деревнях и раскулачившие хороших хозяев в Верховье, — разорились и сгинули. Народ наполовину сбежал в города, а кто остался, вступил в колхоз, правление которого постепенно переселилось в кулацкое Верховье, как в намоленное, работное место. Последняя немецкая война вернула в деревню только нескольких обрубленных, контуженых мужиков, и основной тягловой силой на полевых работах стали бабы.

Верховьем деревня названа по расположению на горе, которая возвышается над Важской низиной. Дома, поставленные вдоль улицы, поднимающейся в угорье, заканчивались храмом Покрова Божьей Матери. С обратной, алтарной части церкви, за малым домом бывшего дьячка, располагалось местное кладбище, спускавшееся к речке Ваге. В начале деревни, по правую руку, находилась старая кузня с самопальной кривой вывеской «Ремонтные мастерские». Рядом с нею ржавел скелет древнего трактора. Проходя мимо, мы обратили внимание, что деревня начиналась с кузни, которую ранее в сельской местности считали средоточием нечистой силы. Бесы всегда были непревзойдёнными мастерами в работе с огнём и спорили с кузнецами. Заканчивалась деревня храмом.

Большинство потёртых и уже несколько косоватых изб всё ещё сохраняли следы былой добротности и резной биографии, чем и представляли для нас рисовальный интерес. Мы поднялись вдоль них наверх от кузницы к храму и решили приземлиться на обед в небольшой ложбинке на храмовой горе, почти против церкви. В этом замечательном месте с видом на всё Верховье сварить свой походной супчик, заправить его местным молоком, пообедать, а затем, переплыв Вагу с помощью местных перевозчиков, двинуть далее, к Двинскому Березнику.

Мы спрятали в кустах рюкзаки и снова спустились к домам за водой и молоком. В местных деревнях очень вкусное молоко. Воду нам налили в первой же избе, а в молоке отказали, послав к чёрту, в конец деревни. В другой избе опять отослали к какому-то чёрту, в сторону кузни. Мы как-то даже прибалдели от такого неожиданного «гостеприимства». Чёрт-те что получается, что за деревня такая на нашем знаменитом своей добротой Севере? Что здесь происходит? В третьей избе спросили напрямик пожилую хозяйку, к какому же чёрту нам идти за молоком. Она, абсолютно не удивившись вопросу, ответила: «К Рыжему. Вон, смотрите, внизу третья изба от кузни, в ней вам кузнецова ведунья Агафоклея и продаст молоко. Только к ней на двор не ходите, у ней вас чёрный петух заклюет и чёрный кот зацарапает».

Вот-те на, думаем, сказки какие в двадцатом веке с чертями да ведьмами, которые молоком торгуют. Возгоревшись любопытством, мы двинулись к обозначенной избе. По дороге спросили повстречавшегося мужичка на деревянной ноге: «Что, в вашей деревне молоком только черти торгуют?» «Да, — спокойно сказал остановившийся обрубок, — рыжие черти торгуют молоко только проходящим, случайным залёткам, как вы. Своим же, гостям или пришлым по работе, молоко и что другое продают все».

— А почему так?

— Так уж постановлено было при Тихоне Ананьевиче. А вам какая разница? У Рыжих корова хоть и бодучая, но хорошая, в Холмогорах самих куплена. Идите, вон огороженный дом с воротцами высокими — там ваше молоко. На калитке кольцо железное висит, постучите им. Жена Рыжего чёрта, Агафоклея, поначалу ругаться начнёт на всех нас, деревенских — пускай брешет, не берите в голову, молока просите и всё тут. Поворчит, поворчит да продаст. Звиняйте, бегу в контору.