Элисон Лури - Иностранные связи

Однако сейчас, как и последние два месяца, мысли Фреда занимают не университетские неприятности, а его семейная жизнь, которая трещит по швам. До недавнего времени Фред думал, что его жена Рут (или Ру — для Фреда) поедет за границу вместе с ним. К поездке они готовились сообща, читали книги, изучали карты, расспрашивали друзей, и Ру радовалась предстоящему путешествию даже больше, чем сам Фред.

И вдруг дома разразилась буря: гром, молнии, потоки слез. Перед самым Рождеством Фред и Ру расстались мрачные, злые, а родным и друзьям объявили, что они «в процессе развода». В глубине души Фред подозревает, что исход «процесса» предрешен, вердикт присяжных — «виновен», и браку их будет вынесен смертный приговор.

Но что толку об этом думать, ворошить горькие воспоминания? Ру далеко и сюда уже не приедет. Она не ответила ни на одно из двух писем Фреда — кратких, но тщательно продуманных, спокойных, дружеских — и, похоже, не собирается отвечать. Фреду предстоят пять одиноких месяцев в Лондоне, без смысла и радости; и в городе, и в душе у него непрестанно моросит холодный дождь. Никогда прежде Фред не был таким несчастным.

Он готовился даже без Ру жить интересной, насыщенной жизнью здесь, в городе Джона Гея, в городе Джонсона, Филдинга, Хогарта и многих других замечательных людей. А в итоге без души, как будто по обязанности, ходил в одиночку туда, где они мечтали побывать вдвоем, — в собор Св. Павла, на Лондонский мост, к дому доктора Джонсона и так далее. Все вокруг казалось ему фальшивым и пустым, достопримечательности Лондона выглядели равнодушными, мертвыми громадами из камня и кирпича. Фред прилетел в сердце Британии, но душа его осталась в Коринфе, в той жизни, которой больше нет. Он живет в прошлом, как и собирался, да только не в Лондоне восемнадцатого века, а в своем собственном недавнем прошлом, мрачном и унылом.

И все-таки Фред не верит, что настоящего, прекрасного Лондона нет на свете. Есть такой город. Фред жил в нем полгода десятилетним мальчуганом, а на прошлой неделе побывал там снова. И хотя некоторых из памятных местечек больше нет, зато те, что остались, наполнены смыслом, светятся воспоминаниями, как будто от них исходит благотворное излучение. Дом, в котором когда-то жила семья Фреда, уже снесли; на месте развалин, оставшихся от бомбежек, — Фред и его школьные друзья играли там в фашистов и союзников или в полицейских и бандитов — теперь выстроили многоквартирные дома. Но на углу осталась кондитерская, где так густо, сладко пахнет анисом, корицей и молочным шоколадом; осталась широкая каменная лестница в проулке за церковью, с низкими, неровными, стершимися ступенями, где Фредди (как его тогда называли) часто останавливался по пути домой, ел черные, блестящие витые лакричные палочки из бумажного пакета и читал комиксы «Бино» — ни одно из удовольствий никак нельзя было отложить на потом.

Через дорогу находилась приемная хирурга, куда отец на руках принес Фредди, когда тот упал с велосипеда, и врач, старушка с коротко стриженными седыми волосами, зашила ему подбородок тремя колючими черными стежками, приговаривая: «Ай да красавчик янки, храбрец-молодец»! Не просто хвалила, как теперь понимает Фред, а определила самую его суть. На медной табличке теперь другое имя, но осталась прежней тяжелая дверь с витражом, на котором красуются помидоры с нимбами, и по-прежнему Фреду они кажутся знаком того, что это не просто дом, а священное место, пусть даже теперь Фред знает, что витраж — произведение современного искусства, а помидоры-святые — на самом деле не помидоры, а гранаты. На одной-единственной улице в Кенсингтоне длиной в несколько сот футов ум Фреда напряженно работает, все чувства обострены, а весь остальной Лондон — холодный, блеклый, скучный и безрадостный.

Фред считает, что настоящий Лондон для него закрыт не только оттого, что рядом нет Ру. Отчасти дело в том, что он здесь как турист; то же самое Фред замечал у недавно приехавших сюда американцев, а дома — у друзей и родных, когда те возвращались из-за границы. Вся беда в том, что в чужой стране можно в полной мере пользоваться лишь двумя из пяти чувств. Зрение не страдает — недаром говорят «осматривать достопримечательности». Чувство вкуса тоже всячески поощряется, более того, приобретает мистический, почти сексуальный смысл и значимость: если ты отведал местных блюд и напитков — значит, узнал страну по-настоящему.

Однако слух, можно сказать, не работает. Доступные пониманию звуки — лишь голоса официантов, продавцов, экскурсоводов и гостиничных служащих, да еще обрывки весьма сомнительной «народной» музыки. Даже в Англии произношение, мелодика речи и некоторые слова кажутся чужими, туристы не узнают многие звуки, а общаются в основном с должностными лицами. Обоняние с грехом пополам работает, но запахи сплошь и рядом или незнакомы, или неприятны. А больше всего страдает осязание. На всем и вся вокруг туристу мерещатся таблички «Руками не трогать!».

Для связи с миром недостаточно двух чувств, поэтому места, где ты побывал как турист, кажутся блеклым, безмолвным пространством с отдельными светлыми пятнами. Белые с пурпурными прожилками крокусы в ящике на окне; красное, искаженное гневом лицо орущего таксиста; рыба с горсточкой жареной картошки, завернутая в страницу скандального таблоида «Новости мира», — эти редкие минуты полноценного восприятия выделяются в памяти Фреда среди событий прошедшего месяца будто яркие цветные снимки на серых листах старого фотоальбома. Если подумать, так и должно быть — ведь туристы обычно привозят домой фотографии.

А еще привозят яркие безделушки под названием «сувениры». Как подразумевает само слово, это даже не предметы — скорее воплощенные воспоминания, а все воспоминания, как известно, несколько приукрашены и искажены. У сувениров мало общего с теми вещами, которыми пользуются жители страны. Кто-нибудь видел гречанку в платке с желтыми блестящими монетками или французского рыбака в «настоящей рыбацкой куртке» из тех, что продаются в сувенирных магазинах? Эти символы-фальшивки выдуманы для того, чтобы восполнить человеку те несколько недель или месяцев, на которые он был отрезан от своего мира, от близких людей…

Вот-вот, в самую точку. Отрезан от близких… Будь рядом с ним Ру, разве стал бы он сочинять подобные теории? Такое состояние души неестественно, это отражение серого Лондона. Хорошо бы найти кого-нибудь, в компании с кем он… нет, не забыл бы Ру — это невозможно, — а просто отвлекся и отогрелся бы.

С глухим ревом рассекая воздух, к платформе подлетает поезд. Вагон полупустой: уже седьмой час вечера, и народ в основном едет в другую сторону, в пригороды. Фред заходит в вагон и садится, вновь привлекая к себе любопытные взгляды. Напротив сидит хорошенькая девушка в темно-зеленой шерстяной накидке с капюшоном; они встречаются глазами, девушка слегка улыбается Фреду и вновь опускает взгляд на книгу. Вот он, неплохой и далеко не первый пример того, чего не хватает ему в Лондоне, да только Фред не чувствует в себе сил что-либо предпринять.