Николай Шмигалёв - Почти как три богатыря

– Нет, я имею в виду перевести меня на эту сторону бытия из небытия, – «проскрипела» старуха и криво улыбнулась Сероволку. – Вы не против, ребятки?

– Ты нам мозги не пудри, старая клюшка, – недружелюбно огрызнулся цыган. – У нас друг без вести пропал, и мы не знаем, где он и что с ним. Хоть Холмсона вызывай. А вы здесь на пару со своим старческим маразмом развлекаетесь.

– Понимаете, бабушка, он нам почти как брат был, – попытался сгладить возможную конфликтную ситуацию с прибабахнутой бабулей Царевич. – И мы действительно не знаем, где теперь его искать.

– Это же элементарно, братцы! – пролила свет старица на имевшуюся проблему, ударила клюкой о землю и. обернулась живым и невредимым (только ресницы слегка опалённые) Василевсом Премудрым. – Вуаля! Возвращение блудного мага!

– Так уж блудного? – обрадовался Царевич, увидев приятеля живьём и в сыром, в смысле не подзажаренном до хрустящей корочки, виде.

– А то! – обнял Василевс Ивана. – У Несмеральды спросите! Не женщина – огонь инквизиции! С ней в два счёта угореть немудрено!

– Тогда держи «краба», старик! – протянул в приветствии руку Сероволк. – Такую «преступницу» от «вышки» отмазал.

– Извольте и вы подержаться за мою пятерню, сударь! – пожав руку цыгану, дурачась, произнёс колдун. – Мы интеллигентов и диссидентов из рук палачей и душегубов завсегда вызволим.

Так, с шутками и прибаутками, воссоединившийся в грозное трио почти что богатырский отряд продолжил путь в далёкую (но уже не так, как в начале) Аркфрику.

А в царских палатах было не до веселья. Челядь царская, включая заслуженных воевод и зажравшихся бояр, не находила себе места от беспокойства за самочувствие батюшки своего, царя Владибора. Совсем занемог государь во дворце своём. Пуще прежнего капризничать приноровился. А совсем недавно новая блажь в его высокопоставленную венценосную голову вклинилась. Ни с того, ни с сего, пообещал царь преставиться совсем скоро, ежели на фоне общего социально-психологического кризиса, не появится хоть какой-то просвет в его безрадостном житье-бытье. И ничто не помогало в «аннулировании» этого его «обещания». Бывает ведь так – втемяшишь себе в голову чепуху, уже сам этому не рад, а избавиться от опасного чувства предрешённости никак не получается.

И в этот раз нечто подобное произошло. А всё потому, что царь уже дважды встретил на своём монаршьем пути старуху с косой, приняв эти случайности именно за закономерный роковой знак свыше. А то, что третьей встречи со «старухой» ему не пережить, он уже, не дурак, сам домыслил, догадался. И хотя ему и лекари, и аптекари, и иже с ними, пытались доказать обратное, что старухи с косами в его случае были совершенно безобидные существа, причём абсолютно живые, Владибор упёрся и ни в какую. Умру, говорит, и, хоть убей его, никого не слушает.

А дело по сути ломаного яйца не стоило. В первом случае, к Владибору в покои случайно забрела уборщица, бабка Алевтина Кузьминишна, с тяжёлого колядного похмелья перепутавшая швабру с косой, в пользу сельхозинструмента. Во втором эпизоде монарх нарвался на садовницу, Авдотью Никулишну, промышлявшую уборкой лишних кувшинок в пруду царском, новаторским методом. Привязав на конец штакетины обычный серп, который, царь, с суеверного перепугу, за косу старухину и принял, бабка-изобретатель срезала водяные лилии, чуть ли не самой середины водоёма. Из-за этой любительницы инноваций и её «очумелых ручек» царь окончательно загрустил.

Картина маслом усугублялась тем, что рабочая форма одежды для обслуживающего персонала, в которые, по придворному протоколу (глава 66 «Костюмы для разных чернорабочих») одевались женщины самого старшего «бальзаковского» возраста, состояла из чёрных сарафанов с капюшонами. Коли не это, может быть подобного эффекта от произошедших случаев и не произошло.

Смекнув, что к чему, придворные лекари-аптекари в ускоренном темпе рекомендовали заменить государев морально-душевный раздражитель (бабулек в тёмных балахонах) на их полную противоположность. Не трудно угадать, что вместо старых женщин в тёмном, ключевые должности уборщиков, дворников, садовников и сантехников во дворце заняли их вторые половины – бородатые тороватые мужички в белых льняных косоворотках и парусиновых шароварах. Эта тактическая перемена пошла на пользу государю. Теперь, при встрече с обслугой, государь не вздрагивал испуганно, как прежде, а останавливался рядом со «старцами» и, поглаживая их пушистые бороды, подолгу беседовал с последними о «бренном бытии мира сего».

И хотя разговоры про «тот свет» царь-батюшка Владибор уже не так часто заводил, лекари, втихаря организовавшие конспиративный консилиум, помимо водных процедур и антимаразматической оздоровительной гимнастики, так, на всякий случай, прописали государю и обёртывание простынями совмещённые грязевыми ваннами. А всё потому, что на консилиуме, максимальным большинством голосов дворцовые эскулапы решили, коли в ближайшее время не получит князь положительного стресса, может в любой момент «загнуться» от стресса отрицательного ибо, как сказал их «главврач», Склифаил Кулебякин, завершая консилиум: «Все хвори от душевных стрессов, один лишь насморк у гусар наших от удовольствия».

Если ночь не приносит прохлады, если утренний ветер, вместо свежести, обдаёт немилосердным зноем, значит я всё ещё в пустыне и я всё ещё жив, а это уже немало, думал прожаренный почти до корки головного мозга королевич Полисей, продолжая карабкаться по высокому гребню бесконечной череды барханов, волоча за собой упиравшегося Искалибура.

Ситуация была аховая. Заслуженный ветеран всех спецопераций следопыта – его боевой конь – неожиданно для всех, и в первую очередь, для хозяина, сломался первым в морально-психологическом плане, твёрдо приняв нелёгкое, для своей тягловой натуры, решение: издохнуть от этого чёртового обезвоживания, лёжа, в спокойной обстановке.

Но королевич не мог допустить этого и, пеняя на, как он в душе надеялся, кратковременную слабость духа боевого товарища («Поверь мне, Искалибур, лучше семьдесят семь раз покрыться потом, чем один раз инеем») продолжал тащить коня в счастливое будущее, где будет очень прохладно и много, много воды во всех её проявлениях.

Мерцавшие на резво светлеющем небосводе звёзды, с интересом наблюдавшие за потугами упрямого рыцаря, поочерёдно растворялись в космической бесконечности, а на восходе грозным заревом зарождалось утро очередного немилосердно знойного дня.

Несмотря на отнюдь не романтическое настроение, королевич, бросив начинавшего бесить своей безвольностью коня на песок, залюбовался рассветом, яркие краски которого напомнили ему дела давно минувших дней.