Михаил Липскеров - Черный квадрат

Большевики расстреляли или убили другими способами (вешали, зарубали шашками, топили в море, разбивали головы камнями и т. д.) больше 120 тысяч мужчин, женщин, старцев, детей.

В Симферополе в течение первых нескольких ночей расстреляли около 6 тысяч. За еврейским кладбищем попадались убитые женщины с грудными младенцами. 19–20 декабря в городе была произведена массовая облава, в которую попало 12 тысяч человек. Мало кто из схваченных вышел на относительную свободу. В АЛУПКЕ ЧЕКИСТЫ РАССТРЕЛЯЛИ 275 МЕДСЕСТЕР, ДОКТОРОВ, СЛУЖАЩИХ КРАСНОГО КРЕСТА».

Иван Шмелев. «Из показаний на Лозаннском суде».

«Всегда, всегда навеки, так жалобно пою, и нас с тобою, милой, разлуке предаю...»

Вот так вот. Этот кусок моих поисков Лолиты закончен. Я умер в этой части пути, а что будет дальше, только Богу известно. Чья воля и ведет меня по этому пути.

А шинелку с Сергея Афанасьевича Туманова из города Сумы красные чекисты сняли. Когда его белые убили, то шинелку снять побрезговали. А может быть, из классового уважения частной собственности.

Горе народу, разделившемуся в себе. Он погибнет. Вот и нету русского народа. А стал советский. А потом и его не стало. А сейчас вообще непонятно, какой мы народ. Русский, российский, многонациональный... Да и есть ли мы?.. Как цельный народ...

Ибо народ, общей теплой мысли в душе не имеющий, вовсе и не народ. Так я думаю.

В 31–33-м годах для подъема сельского хозяйства в СССР эффективный менеджер Иосиф Виссарионович Сталин закупил в США 100 000 тракторов «Фордзон» по цене всего 70 человеческих жизней за трактор.

Взмывают вверх пивные кружки, врезаются друг в друга, пивная пена взлетает из них, заливает все вокруг, из пены летит песня, знаменитая и великая песня Хорста Весселя:

Протыкают пену выброшенные вверх и вперед руки с нарукавными повязками со свастикой. Прорывает пену дружный вопль: «Хайль! Хайль! Хайль!» Окрашивается пена кровью, стекающей с длинных ножей.

Вдребезги разлетаются витрины с намалеванными на них звездами Давида. И из разбитых витрин текут безмолвные колонны желтых звезд: большие и маленькие, мужчины и женщины, совсем молодые и бесконечно ветхие, плачущие и молчаливые. И тянутся они в серую даль, где их ждут дымящие черным-черным дымом трубы...

И вот уже слышен за пеной рев моторов. Выпрыгивают из пены танки и САУ, прорезают ее «мессершмитты», вздымают пену столбы земли, обломки домов, куски человеческих тел... Думали, обойдется... Думали, обойдется Чехией, Польшей, Бельгией, Голландией, Францией... Не обошлось... Покатилась пена на нас...

Я выхожу во двор из черного хода дома, где живу в восемнадцатиметровой комнате коммунальной квартиры, в которой проживал с родителями и бабушкой Фанни Михайловной, маминой мамой. Когда-то, до революции, ей принадлежала вся квартира. Ее муж, мамин папа, а мой дед, был врачом. Как вы понимаете, я его никогда не видел. А чего я вышел через черный ход во двор, а не через парадный на улицу?.. А во двор Хаванагила выволок из домоуправления купленный вскладчину патефон, запустил его, и послышались хрипящие звуки:

А шел парнишке в ту пору восемнадцатый год. А год у нас стоял 1941-й. А месяц был июнь. А число было 21-е. А день сваливался к вечеру. Пахло теплым асфальтом, сиренью, расплесканной по стаканам «Московской» и портвейном «Хирса».

Народонаселение дома разных возрастов шаркало по асфальту, поднимая легкую пыль. Головы дам лежали на плечах кавалеров, а головы кавалеров были повернуты в сторону, чтобы не тревожить дам дымом из зажатых в зубах беломорин.

Я телепался среди зрителей, не зная, кого пригласить. Чтобы, так сказать, слегка ощутить женскую грудь, чтобы вдохнуть аромат свежевымытых волос, смешанный с едва уловимым запахом «Красной Москвы». Но что-то никто не попадался мне на глаза. Либо это девчонки-малолетки, не очень еще понимающие смысл танца, либо одинокие работницы завода «Калибр», рассматривающие приглашение на танец как первый шаг к ЗАГСу. А моей девушки не было. Потому что ее вообще не было. А может быть, моя девушка еще не родилась.

– Белый танец! – торжественно объявил Хаванагила. – Дамы приглашают кавалеров! Танго цветов!

И вот оно. Ко мне идет какая-то совершенно незнакомая девочка. Но это точно моя девочка. Я это вижу, я это знаю, я для нее был рожден. А она – для меня. Так я чувствовал вечером 21 июня 1941 года на танцах в одном из городских дворов нашей необъятной Родины. На безымянном пальце ее левой руки сияло нефритовое колечко. И только я сделал шаг ей навстречу, как

Это был Серега, сын директора продмага. Студент мясо-молочного института. Фигура, сами понимаете, чуждая. И был на нем бостоновый костюм, клетчатая рубашка, галстук в горох и новые штиблеты фабрики «Скороход».

Но моя девушка (она уже знает, что она моя) повела плечом и сбросила руку Сереги со своего плечика. И – ко мне. А барон не отстает. Но...

– Отойди, сука, – процедил сквозь почерневшие от угольной пыли зубы шахтер и оттолкнул барона натруженным плечом.

– Ты что, Мишк? – удивился Серега. – Я и не знал, что она твоя. Извини, кореш. – И он увлек в танго двадцатитрехлетнюю Стешу, лимитчицу откуда-то из-под Ржева. Девицу крайне строгих правил. И каждый раз перешагивающую через эти правила. А я обнял мою девушку, и мы под голос Хаванагилы, подпевающего пластинке, медленно и красиво затоптались на асфальте.

– Меня зовут Лолита, – прошептала мне на ухо моя девушка.