Эмилиян Станев - Тырновская царица

Внизу, в ущелье, с оглушительным грохотом промчался поезд и исчез в туннеле, оставив после себя черную тучу дыма. Доктор мысленно увидел парижский вокзал и вокзалы других европейских городов, которые ему довелось проезжать, потом свою комнату на бульваре Сен — Мишель, по соседству со статуей этого святого. Кельнеры у него за спиной накрывали столики и перебранивались между собой. Доктор заказал еще рюмку коньяку. Он не мог отвести глаз от расстилавшегося перед ним пейзажа. Мозг сверлила одна и та же мысль: чего может он ожидать от жизни здесь? Под конец, увидав, что ресторатор, угодливо улыбаясь, собирается составить ему компанию, он торопливо расплатился и ушел.

По дороге в больницу он решил любопытства ради пройти Варушей — взглянуть, как выглядит эта старинная часть города. На Самоводском рынке один холодный сапожник сообщил ему, что тут давно уже никто ничем не торгует. Но пекарня и все три корчмы — «Безим-отец», «Среднее образование» и «Золотой лев» — остались такими же, какими он их помнил. На него глазели. Из всех окошек выглядывали женские лица, а пекарь, желая получше рассмотреть его, вышел на порог. Пройдя несколько шагов, доктор был вынужден посторониться, потому что навстречу по узкой мостовой двигалась процессия — вели на бойню быка. Чтобы бык не бодался, два мясника тянули его за привязанные к рогам веревки, в то время как остальные кольями гнали его вперед.

На рыночной площади бык прижал мясников к складу и, развернувшись, кинулся на них. Один из мясников успел захлестнуть веревку за телеграфный столб. Подгнивший столб качнулся и зашатался, а телеграфные провода потащили за собой плети винограда из сада на углу улицы. Разъяренная хозяйка с проклятиями выскочила из ворот, на крики и ругань сбежались обитатели всех ближайших домов. Молодой мясник, ловко метнув топор, рассек быку заднюю ногу. Брызнула кровь, животное взревело от боли. Мясники навалились скопом, метя кольями ему в глаза. В конце концов быку перерезали сухожилия и прикончили его. Женщины спокойно взирали на это зрелище, сложив руки под фартуками, трое корчмарей и уже успевшие набраться пьянчужки стали расходиться. На соседней улице доктор увидел бежавших к месту происшествия почтовых служащих, взволнованных тем, что телеграф перестал передавать распоряжения управляющего округом…

В тот день доктор Старирадев пообедал в больнице, а под вечер вернулся в свое новое обиталище. Дом был в два этажа, холодный, пахнувший краской — недавно были заново покрашены двери и окна и сменены обои. Крутая лестница вела на верхний этаж, где было три комнаты. В одной — приемная, во второй кабинет, а в третьей спальня. Нижний этаж предназначался прислуге. Там были две комнатенки, тесная прихожая и нечто вроде кладовки, которую доктор собирался использовать в качестве ванной. Для этой цели из Бухареста ожидалась колонка для подогрева воды и ванна. Присылка врачебного кабинета задерживалась, инструменты и лекарства прибывали разрозненными партиями, и это вызывало в нем досаду. Раздражало также отсутствие в доме водопровода. Прислуге приходилось носить воду из чешмы на Баждарлыке. Для стряпни и уборки ой нанял старуху, бабку Винтию, шуструю, опрятную и приметливую, но для кабинета требовалась женщина молодая и поразвитей. Он намеревался обучить ее и сделать своей помощницей, чтобы умела встретить и проводить пациентов, поддерживать необходимую чистоту и справляться с простейшей работой — прокипятить инструмент и прочее. Уже приходили несколько претенденток, среди них одна на вид подходящая, хоть и хромая — протеже бабки Винти. Она по собственной воле осталась до вечера, чтобы пожарить котлеты, которыми славилась и которые доктору пришлось отведать. Затем явилась вторая, чрезвычайно костлявая и уверенная в том, что за два наполеондора справится с любой работой. Затем третья… Бабка Винтия еще две недели была целиком поглощена поисками подходящей женщины.

В этот вечер старуха встретила его радостной улыбкой: наконец-то нашла то, что нужно, — женщина, по ее словам, умелая, благонравная и даже красавица. Через полчаса должна прийти.

— Прекрасно, пусть приходит.

Он чувствовал себя не столько утомленным работой в больнице, сколько расстроенным. В городе многие искали с ним знакомства, все три отделения больницы нуждались в преобразованиях: следовало ввести кое-какие новые методы лечения, и он устал от косности своих подчиненных — заведующих отделениями, которые даже не понимали того, что он им втолковывал. После всех этих новых знакомств, пыли, вони, неурядиц и свойственной востоку нерасторопности, ему хотелось уединиться в своем прохладном жилище, отдохнуть среди доставленных из-за границы вещей. Запах раскиданных по комнате упаковок навевал грусть, воспоминания о жизни в Париже рождали ностальгию. Положив на стул свой докторский саквояж и сняв пиджак, он прилег на новую кушетку. И предаваясь воспоминаниям, перебирая в уме впечатления дня, предметы и вещи, которые должны быть еще доставлены, он решил и нынче вечером не ужинать у матери, которая сердилась за то, что он пренебрегает ее обществом, и досаждала ему.

В доме было тихо — слышалось лишь тиканье часов в кармашке его жилета. Кто-то дернул шнур дверного звонка, напомнив ему о предполагавшемся визите новой претендентки. Пришлось надеть пиджак и встать. Бабка Винтия уже поднималась вместе с ней по лестнице и вошла, не постучав — никак не могла усвоить, что нельзя входить без стука. Вслед за старухой показалась молодая женщина, повязанная цветастым платком, и первое, что доктор увидел, был рот с пухлой, чуть вздернутой верхней губой, прямой греческий нос на гладком белом лице и полуприкрытые веки — из-за них он даже не сразу разглядел, какого цвета у нее глаза. Но, переступив порог, женщина взглянула на него, и он удивился приветливости этого взгляда, застенчивого и в то же время лучистого. Из-под платка выбивались красивые волосы цвета спелых каштанов. Женщина была крупная, статная, и, когда она вошла и поздоровалась, в маленькой комнате, отведенной под приемную, сразу стало тесно. Он кивнул ей и предложил сесть.

— Вот она, та самая молодуха, — сказала бабка Винтия. — Авось столкуетесь.

— Ступай. Дай нам поговорить наедине, — сказал доктор.

Женщина неловко опустилась на краешек стула. Под длинным до щиколотки платьем обрисовывались округлые колени и плавный изгиб пышных бедер.

Он перевел взгляд на ее нежные голубые, как цветы вероники, глаза под чудесными пушистыми бровями.

— Как зовут тебя? — спросил доктор.

— Марина. Марина Колева. — Голос у нее был мелодичный, иногда в нем проскальзывали какие-то детские нотки.