Эмилиян Станев - Когда иней тает

В конце концов мы примирились с фактом. Голод оказался сильней всяких сентиментальных соображений. Я долго думал об участи бедного животного. В эти тяжелые дни Мирка вернулась к нам, но не решилась, подобно Маю, искать приюта и пищи в сторожке. Наверно, она бродила вокруг, ходила даже по двору, но снег засыпал ее следы, и мы ничего не заметили. Кончилось тем, что она спасла нас от голода, невольно принеся себя в жертву.

Два дня дул сильный северо-восточный ветер. Он очистил небо от туч, сковал льдом последние ручьи и свалил весь снег с деревьев. Леса стали черные, взъерошенные. Горы гудели, а внизу, на шахтах, жаловались, что ветер вот-вот сорвет крыши.

Но на третий день мы проснулись прекрасным солнечным утром. Снег сверкал, здесь синеватый, там фиолетовый, далеко-далеко на севере были видны равнины, а леса стояли убранные в жемчуг. Ледяные кристаллики и иней блестели как алмазы на каждом сучке. На темном фоне больших лесов все эти драгоценности приобрели особенный пепельно-лиловый оттенок. Какое это было утро! Тихий и безмолвный стоял вековой лес, ни ветка не шевелилась, словно боясь разрушить свое убранство. Как сахар, лежал среди деревьев снег, а наверху сияло головокружительно чистое, прекрасное небо, с которого лилась ласковая синева. Такие декабрьские утра в горах на редкость. Тогда чувствуешь на щеках своих легкое веяние южного ветра, прилетевшего с моря в ледяные владения зимы, и какая-то смутная надежда и радость наполняют душу, будто уже идет весна. Обильный свет словно опьяняет тебя, разжигает в тебе безумную жажду жизни и радости…

Я взял ружье, встал на лыжи и покинул сторожку. Ну как оставаться на месте в такую погоду? Меня встретили безмолвные буковые рощи: я медленно продвигался среди них, осматривая их снизу доверху. Я шел словно в сказочном стеклянном лесу. Какими холодно — чернильными выглядели мхи, как отчетливо выделялось на белой коре каждое пятно, каждая старая рана и опухоль! Вершины буков уходили в то бездонное море, в котором теряется взгляд и от которого невозможно оторвать глаз, а крайние ветки, неподвижные и оледенелые» блестели будто посеребренные…

«Льются серебро и синева…»

Но куда идти по этой молчаливой красоте, из которой не хочется ничего упустить? Если пойти в тенистую сторону, где солнце озаряет только верхушки деревьев, а под ними, в голубоватом, оледеневшем снегу, лежит холодное молчание, то испытываешь угнетающее впечатление, будто зиме не будет конца. Хотя там, в этом сумраке, танцуют неуловимые тени каких-то красок, заставляющие тебя остановиться и постараться их определить, я предпочитаю смотреть вдаль, на солнце и свет, на равнины внизу, над которыми стелется тонкий и теплый туман, на этот пепельно-фиолетовый цвет инея, на противоположные вершины, блещущие своими снегами, и все сильней испытывать распирающую грудь жажду дышать и жить.

Звучно и резко визжит снег под округлыми дугами охотничьих лыж, и шум моих шагов наполняет молчание леса. Я часто останавливаюсь, чтоб еще и еще раз послушать тишину, глазами жадно озираю все вокруг, а душа моя не может насытиться и готова изнемочь и опечалиться от этой красоты. Знаю это по опыту. В такие минуты становишься грустным и задумчивым.

Я решил спуститься в южную сторону. Там было больше солнца и кое-где под броней льда еле-еле слышалось журчание ручья. Словно теплые складки в какой-то белой пазухе, выделялись несколько долинок, в эти утренние часы озаренные солнцем и полные сладкой тишины, — любимые места отдыха серн. Снег стал тверже. Он трещал, обламывался кругами возле моего следа, комочки его катились по чистой поверхности, спеша опередить меня. Теперь во мне проснулся охотник: я настораживаюсь и внимательно рассматриваю тихие белые складки вокруг, громадные поваленные стволы, засыпанные снегом. Чтобы обмануть дичь, стараюсь идти, как она, в неправильном ритме, и шаги мои производят такой шум, словно я иду на четырех лапах.

Останавливаясь, стою неподвижно секунды две-три, потом иду дальше той же сбивающей с толку походкой. Наконец подхожу к одной особенно укромной ложбинке. Сердце начинает тревожно биться. Кругом глубокие следы стада серн, и предчувствие подсказывает мне, что сейчас что-то произойдет. Нервы мои напрягаются от ожидания — вот-вот я услышу шум. Я даже перестаю дышать и прислушиваюсь, как охотничья собака, почуявшая поблизости дичь. Проходит секунда, две, пять. Ничего не видно, но напряжение мое растет. Тишина становится тяжелой, все вокруг как будто затаилось. Тогда я делаю еще несколько шагов вниз по ложбине — и молчание лопается как пузырь. С оглушительным шумом передо мной снимается с места стадо серн: несколько белых задов подскакивают один в след другому и, мелькнув на миг меж деревьев, исчезают. Но одна из серн, убегающая последней, останавливается, поворачивает голову, глядит на меня и издает дикий рев. Потом, высоко вскидывая задом, с недовольным ворчанием догоняет стадо.

Тишина возвращается снова. Солнце озарило весь лес, снег блестит ослепительно. Солнце слегка нагревает толстое сукно моей куртки. Пока я спускаюсь вниз, в стеклянном воздухе начинает искриться снежная пыль. Время — около половины десятого, и красивый пепельно — лиловый цвет леса переходит в серебристо-серый.

Я на скате горы над шахтами. В широкой впадине, начинающейся подо мной, среди белых лесов по обоим склонам, видны постройки, черные тропинки, рельсы с вагонетками, закопченные здания. Над всем этим еще лежит холодная тень и поднимается прямо вверх черный дым. Я пересекаю долину, карабкаюсь по противоположному склону и медленно выбираюсь на шоссе. Карабин все сильней давит плечо, воротник куртки начинает страшно жать шею, и я расстегиваю пуговицы, стараюсь скорей войти в чудный лес, полный солнца, где стоят огромные деревья и там и тут видны маленькие полянки со сложенными на них поленницами дров. Отовсюду доносится тихий шепот. Иней тает, и с каждого дерева падают капли, тяжелые и блестящие. Они висят теперь на всех сучьях, и в них отражаются все цвета радуги. Некоторые кажутся золотистыми, литыми, как серьги; они срываются, сверкают в воздухе и падают в снег. пробивая ямки на его гладкой поверхности. Такие следы — под каждым деревом; число их быстро растет, в то время как шепот становится все громче, а воздух наполняется блеском и искрами, словно идет редкий, крупный дождь. Шапка у меня мокрая, на ружье тоже упало несколько таких слез. А шоссе по-праздничному пусто и бело, на нем еле видны следы саней и свежие отпечатки копыт маленького оленьего стада, которое пересекло его и ушло наверх, к вековому лесу.

Наклоняюсь и внимательно рассматриваю отпечатки. Продолговатые копыта двух ланей четко оттиснулись на снегу, словно врезанные в отличный гипс, а круглые следы молодого олененка говорят о том, что животные прошли только что. По-видимому, это я их вспугнул и заставил покинуть теплые ложа где-то в тех долинах, где я поднял серн.