Ирен Немировски - Давид Гольдер

— Моя смерть, моя смерть! Я пока что жив! Поняла? Ты поняла или нет? — Гольдер дрожал всем телом. — Замолчи, слышишь, замолчи, ты!..

Ты ведешь себя как страус, вечно прячешь голову в песок! — со злой усмешкой сказала Глория. — Не хочешь ничего видеть и понимать!.. Тем хуже для тебя!.. У тебя грудная жаба, дорогой мой!.. Ты можешь умереть завтра… Или послезавтра… Почему ты так на меня смотришь?.. О, ты самый трусливый человек на свете!.. И это называется мужчина!.. Вы только посмотрите! Он сейчас упадет в обморок, бьюсь об заклад!.. Не делай такое лицо, врач сказал, ты можешь прожить еще лет двадцать. Только нужно смотреть правде в глаза!.. Все мы смертны… Но вспомни Николя Леви, Порьеса и еще многих и многих, ворочавших гигантскими состояниями… С чем остались вдовы после их смерти? Задолженность на банковском счете. Так вот — я не хочу повторить их судьбу, так и знай. Делай, что должен. Для начала — переведи этот дом на мое имя. Будь ты хорошим мужем, давно бы меня обеспечил, как полагается! Я бедна, как церковная мышь.

Она не договорила, издав испуганный вскрик. Гольдер ударом кулака отправил на пол поднос с лампой. Грохот разбившегося стекла эхом отозвался в тишине уснувшего дома.

— Животное!.. Скотина!.. Жалкий пес!.. Ты совсем не изменился!.. Давай, круши все вокруг!.. Ты остался тем же маленьким еврейчиком, который торговал старьем в Нью-Йорке!.. Помнишь? Не забыл?

— А ты сама помнишь Кишинев и лавку твоего отца — ростовщика с Еврейской улицы?.. В те времена тебя звали не Глория, не забыла? Хавка!.. Вот как тебя тогда звали… Хавка!..

Он выкрикивал это имя на идише, как оскорбление, как ругательство, потом замахнулся на нее кулаком. Она схватила мужа за плечи, рывком притянула его лицо к своей груди, приглушив крики.

— Замолчи, замолчи, замолчи!.. Скотина!.. Хам!.. Слуги в доме, слуги все слышат!.. Никогда тебе не прощу!.. Замолчи, или я тебя убью, замолчи!..

Внезапно Глория охнула от боли и отшатнулась: Гольдер свирепо укусил ее в шею между бусинами. Глаза у него налились кровью, как у взбесившейся собаки, он кричал, задыхаясь от ненависти:

— Да как ты смеешь?! Как смеешь требовать!.. Говоришь, у тебя ничего нет!.. А это? Это? Вот это?..

Он яростно дергал тяжелую нитку бус, захватив жемчуг между пальцами. Глория сопротивлялась, впиваясь ногтями в ладони Гольдера, но вырваться не могла. Он заходился криком:

— Это стоит миллион, моя дорогая… А твои изумруды? Колье? Твои браслеты? Твои кольца?.. Все, что у тебя есть, все, чем ты обвешана с головы до пят… Говоришь, я не накопил для тебя состояния? Да как ты смеешь утверждать подобное!.. Драгоценности куплены на деньги, которые ты украла у меня!.. Ты, воровка Хавка! Когда я на тебе женился, ты была жалкой и ничтожной беднячкой, не забыла? Бегала по снегу в худых туфлях и дырявых чулках, а руки у тебя были вечно красными и опухшими от холода! Я все помню!.. И корабль, на который мы сели, и палубу с эмигрантами… А теперь ты Глория Гольдер! Дама с шикарным гардеробом, драгоценностями, домами и авто, за которые заплатил я — я! — своим здоровьем, всей жизнью!.. Ты меня высосала, обобрала!.. Думаешь, я не знаю, что вы с Ойосом поделили между собой двести тысяч франков комиссионных при покупке этого дома! Плати, плати, плати… с утра до вечера… плати, всю жизнь плати… Полагаешь, я ничего не видел, ничего не понимал, не знал, что ты наживаешься, жиреешь за наш с Джойс счет?.. Копишь бриллианты, покупаешь ценные бумаги!.. Да ты уже много лет богаче меня!..

Крики раздирали ему грудь. Он поднес руки к горлу и зашелся жестоким, мучительным кашлем. На мгновение Глории показалось, что он сейчас умрет, но у него хватило сил прохрипеть ей в лицо:

— Дом!.. Ты его не получишь! Слышишь меня?.. Никогда…

Он откинулся на спинку и застыл в неподвижности, закрыв глаза, и не произнес больше ни слова. Как будто забыл о ней. Он прислушивался к собственному дыханию, пытаясь успокоить свистящий, стоящий в горле комком кашель, утишить свое старое больное сердце, пугавшее его глухим стуком…

Прошло несколько бесконечных минут. Наконец приступ стих. Гольдер повернул голову к Глории и прошептал низким, задохнувшимся усталым голосом:

— Удовольствуйся тем, что имеешь… Клянусь, от меня ты больше ничего не получишь, ничего…

Она нехотя перебила его:

— Не разговаривай. Мне тяжко тебя слушать.

— Оставь меня. — Он оттолкнул протянутую руку, не в силах вынести прикосновения ее пальцев, унизанных холодными кольцами.

— Оставь. Хочу, чтобы ты раз и навсегда поняла. Пока я жив, мы будем жить, как жили… Ты моя жена, я дал тебе все, что сумел. Но после моей смерти ты ничего не получишь. Поняла? Ничего, милая моя, если не считать того, что сама скопила… а скопила ты — за мой счет! — думаю, немало… Все достанется Джойс. Ты не унаследуешь ни су. Ни одного жалкого су. Ничего. Ничего. Ничего. Поняла? Хорошо поняла?

Он увидел, как побледнели щеки Глории под расплывшимися румянами.

— Что ты такое говоришь? — спросила она глухим голосом. — Ты сошел с ума, Давид?

Он вытер вспотевшее лицо, кинул на Глорию угрюмый взгляд:

— Я хочу, жажду всей душой, чтобы Джойс была свободной и богатой… Что до тебя… — Он стиснул зубы. — Мне плевать, что будет с тобой…

— Но почему? — Вопрос Глории прозвучал наивно, с искренним недоумением.

— Почему? — медленно переспросил Гольдер. — Ты действительно хочешь, чтобы я объяснил?.. Ладно… Я полагаю, что сделал вполне достаточно, обогатил тебя и твоих любовников…

— Что-о-о?

Гольдер расхохотался:

— Удивлена?.. Держу пари, теперь ты лучше понимаешь?.. Да, именно так — твоих любовников… всех… коротышку Порьеса, Льюиса, Вишмана… других… и Ойоса… особенно Ойоса… Я двадцать лет смотрю на этого человека с его кольцами, дорогими костюмами и любовницами, которым он платит из моего кармана… с меня хватит, ясно тебе?

Глория не ответила, и он повторил:

— Поняла? Боже, видела бы ты сейчас свое лицо!.. Ты даже не пытаешься лгать!..

— К чему мне лгать? — Голос Глории напоминал шипение змеи. — Зачем?.. Я тебя не обманывала… Обманывают мужа… мужчину, с которым делят постель… который дарит наслаждение… Ты — муж! Да ты уже много лет всего лишь больной старик… жалкий обмылок… Ты забыл, сколько тебе лет… ты их просто не считал… Ты не прикасался ко мне ровно восемнадцать лет… Да и до того… — Она разразилась оскорбительным смехом. — Раньше… Ты забыл, Давид…

Старое лицо Гольдера вспыхнуло от мгновенного прилива крови, глаза наполнились слезами. Этот смех… Как давно он его не слышал… С тех самых ночей, когда он тщетно пытался пробудить в ней страсть поцелуями…

— Это твоя вина… — оправдываясь, совсем как в былые времена, пробормотал он. — Ты никогда меня не любила…