Эмилиян Станев - Будни и праздники

— Изо дня в день одно и то же, — гнул свое Марев.

Директор поглядел на свой живот.

— Оно так, но и ты ведешь себя неправильно. Людей дичишься.

— Хочешь, чтоб я пить начал?

— Иногда и выпить не вредно или там в картишки перекинуться. Чем еще можно заняться в нашем убогом городишке? В твои годы я тоже мечтал о какой-то другой жизни. И энергия была, и для народа хотелось что-то сделать, и с идеями разными носился. Что такое наша межпартийная склока, знаешь? Как стали гонять меня из города в город, понял я, что так ничего не добьешься, — сам влез в политику. И пошло: противника уволишь, сторонника назначишь. Что я могу один сделать, какую пользу принести, когда кругом все воруют, все бесчинствуют? Вот я и решил: поживи-ка ты, брат, лучше для себя. Все равно ничего умней не придумаешь.

— Не хочу я жить как все, — заявил кассир.

— А кто тебя спросит? Коли не хочешь копить денежки да брюхо растить, сделайся туристом, займись хозяйственной деятельностью, из чего, заранее тебе скажу, ничего путного не выйдет. А то начни писать, посылай в газеты статьи о том, как поднять благосостояние нашего города и превратить его в курорт.

Директор повернулся на спину и блаженно зажмурился. На том берегу Леке усердно шарил в прибрежных ямах. Голова его то показывалась над водой, то исчезала, оставляя на поверхности пузыри. Солнце спустилось к самому холму. По дороге прогрохотал грузовик, поднял тучу пыли и умчался. Когда пыль улеглась, на голубоватой черте горизонта вновь стали видны телеграфные столбы, напоминая путников, неведомо куда бредущих по белой дороге.

Марев влез в воду, намылился и принялся плескаться, радуясь, что директор ни в чем его не подозревает. Но эта радость очень быстро померкла. Ему стало казаться, что теперь он не сможет выполнить задуманное. Он гнал от себя эту мысль, старался понять, что ему мешает, припоминал все свои мечты, свою жизнь в последние несколько недель, но никак не мог отделаться от чувства, что все это было давным-давно и уходит от него все дальше.

Директор тоже влез в воду, остановился рядом с Маревым и, довольно пыхтя, намылился. Густая белая пена окутала его тело и плавала вокруг пухлыми белыми клочьями.

Накупавшись, они сели перекусить. Марев выпил несколько рюмок. Купанье освежило его, а ракия вызвала приятную усталость.

— Ты пей, пей, — поощрял его раскрасневшийся от солнца и влажный, словно выкупавшийся сатир, директор. — Здесь, если и переберешь, не страшно. Никто не увидит, а Леке — человек свой…

И, причмокивая мясистыми губами, принялся рассказывать анекдоты.

Марев его не слушал. Охваченный тихой, успокаивающей грустью, он наперекор ей испытывал все растущее желание сказать Еневу какую-нибудь дерзость.

— Тот кассир вел себя по-дурацки…

— Кто? А, тот. Все равно, как бы он ни поступил, конец один — поймают.

— Будь я на его месте, совсем иначе бы действовал.

— Да брось ты!

Директора сердило, что кассир не желает слушать его анекдоты.

— Меня-то ни в коем случае бы не поймали! — заверил Марев.

— Ну и как бы ты поступил?

— Очень просто. Два года в моих руках ключи от сейфа. Что мне стоит сделать дубликат? Сам бы выточил, без всякого слесаря, даже если б целый год на это ухлопал!

— А потом?

— Потом выправил бы себе заграничный паспорт, например в Париж. Подал бы заявление об отпуске. И в последний рабочий день, скажем в субботу утром, я передаю тебе кассу в полной сохранности вместе с ключом…

— Ну?

— Ну, а после обеда, часа за три до отъезда, когда в банке останется один сторож, возвращаюсь туда под предлогом, что забыл кое-что оформить. Посылаю сторожа за кофе, открываю сейф своим ключом и…

Директор перестал жевать, рот у него раскрылся.

— Вечером сажусь в поезд, а через двадцать четыре часа оказываюсь неведомо где. Ищи меня свищи.

Енев засмеялся.

— Ба! Совсем не так уж глупо. Только как ты провезешь столько денег через границу?

— Чемодан с двойным дном, — развел руками кассир.

— И куда же ты отправишься?

— С двумя миллионами мне всюду будет неплохо.

— А жена?

— К черту жену. Мало, что ли, других? Поеду, скажем, в Италию, оттуда в Египет, потом за океан… куда глаза глядят. Мне бы только мир посмотреть, а там будь что будет! — Марев разгорячился.

Директор усмехался, глаза у него стали маслеными.

— Ты о Фоли-Бержер [17] популярные театры-кабаре в Париже. слышал? — прервал он кассира. — Аптекарь рассказывал, был он там с нашими. Говорил, всемирную выставку посмотреть хочет… Черта с два! Голых баб поехали смотреть да шелк женам покупать.

— Фоли-Бержер — самый большой шантан в Париже, — с досадой вставил Марев.

— А Мулен-Руж, а Ша-нуар? [18] популярные театры-кабаре в Париже.

— Э, да, кабаре…

— Должен тебе признаться, я тоже чуть было туда не отправился, — директор махнул рукой и помрачнел. — Жена загрызла: возьми да возьми ее с собой… Вообще-то Париж не город, а сплошное свинство. Знаешь, что аптекарь рассказывал? Груди, говорит, там у женщин недоразвитые. Сами бледные, малокровные, нет в них этого… сочности. Тощие все.

Подсевший к ним Леке боязливо тянулся к закускам, слушал и неодобрительно жмурился.

Директор окончательно разошелся. Он уже был крепко пьян.

Марев слушал его с отвращением. Душу сосала тревога — казалось, он забыл о чем-то важном и тем самым безвозвратно его упустил. Жгучее чувство разрасталось, а с ним и тупая, темная тоска.

Директор рассказывал один анекдот за другим, хихикал и подмигивал. Солнце скрылось за холмом. Тень его незаметно наползала на луг. С реки потянуло запахом тины, небо на горизонте прояснилось и посинело. Разбросанные вокруг обрывки бумаги, в которые были завернуты закуски, уныло белели на потемневшей траве.

Леке подогнал лошадей и запряг их. Через несколько минут кабриолет уже катился по дороге.

Директор попытался запеть, но голос его не слушался. Он замолк и задумался. Потом неожиданно сказал:

— Ты прав. Марев, скверная у нас жизнь в городишке. Только и радости, что поесть да выпить. А на что мы еще годимся? Бесполезные люди… Фоли-Бержер, а? Хм, не очень-то я верю аптекаревым россказням, но завидую. Что поделаешь, критический возраст подошел, а за всю жизнь всего-то две-три женщины…

Пьяное лицо растянула голодная ухмылка. Губы шевелились.

«И свинья же ты, — с отвращением думал кассир. — Настоящая свинья. Да и я не лучше».

Он глубоко вздохнул.

Директор пробормотал:

— Тебе, кажется, отпуск полагается?

— Да.

— На всемирную выставку хотел съездить?

— Ничего я не хотел. Ни к чему мне все это, — со злостью буркнул кассир.

— И не езди. Проведи отпуск здесь, отдохни. Природа, она, знаешь, действует.