Эмилиян Станев - Весна в январе

Это открытие взволновало меня. Значит, этот заяц — от самый малыш, которого я гладил по дороге домой и которого я пустил на следующий день в кукурузное поле. Видно, он так и жил там, пока не убрали кукурузу. А тогда уже переселился в рощицу.

Собаки выбежали на край оврага. Идя по следу, они оказались в двух шагах от камня и с ожесточенным лаем искали потерянный след. Они бегали по оврагу то вверх, то вниз, Волга перескочила через ручей, нашла меня за кустом боярышника и удивленно посмотрела на меня, словно спрашивая, не видел ли я, куда делся заяц. Потом она побежала дальше, нюхая землю.

Заяц весь напрягся. Мне казалось, что он едва удерживается, чтобы не спрыгнуть с камня. Когда собаки повернули обратно, он успокоился.

Дед Мирю ругался наверху на дороге. Потом он окликнул меня:

— Ну что, видел кого-нибудь?

Я вышел из-за боярышника и пошел вниз по оврагу.

— Эй! — снова окликнул меня старик.

— Ничего не видел, — сказал я.

— Гм, странно. Может, это кошка? Посмотри, не забралась ли она где на дерево, — сказал он.

Мы прошли всю рощицу насквозь и продолжали охоту в другом месте.

Вечером, когда мы возвращались в город, меня заела совесть, и я рассказал все старику, попросив его не сердиться.

Он терпеливо выслушал меня, весело рассмеялся и сказал:

— Как ты мог подумать, что у меня поднимется рука на этого зайчонка? Зайчонок ведь наш, через наши руки, можно сказать, прошел. Разве мы стали бы его трогать? Человек не только бьет дичь, но и защищает ее. Если уж раз позаботишься о каком зверьке, потом сердце не позволяет причинить ему зло… Пусть себе живет, пусть прыгает. Но до чего ж хитер! — воскликнул он и по дороге рассказал мне, что однажды видел, как заяц, спасаясь от собак, прыгнул на изъеденный козами ствол боярышника и сидел на боярышнике, пока собаки не пробежали мимо.

— Значит, заяц понимает, что следы выдают его, и старается их замести? — спросил я.

— А как же иначе? Когда выпадет снег, я тебе покажу, на какие хитрости он пускается и как мастерски запутывает следы.

Вниз по реке, довольно далеко от города, там, где начинались большие леса, стояла старая мельница. Мельник, дядюшка Петко, по прозвищу Черепаха, до недавнего времени брался за любую работу. В городе он то плотничал — чинил заборы, двери, сараи, то выполнял всякую черную работу, зимой пилил дрова и чистил снег. Сейчас он нанялся мельником на эту мельницу, принадлежавшую владельцу одного постоялого двора, толстяку и скупердяю.

Когда нам случалось проходить мимо его мельницы, Черепаха каждый раз просил деда Мирю убить одну лисицу. Лиса эта, по его словам, что ни ночь, уносила у него по курице.

— Как же я ее убью? Откуда мне знать которую? Лис много, по ночам из леса выходит не одна и не две, — отвечал старик.

— Ты останься на вечер посторожить и убьешь ее, — уговаривал его мельник.

— Сделай себе лучше курятник покрепче. Это-то ты умеешь, — советовал ему дед Мирю.

— Курятник у меня хороший, да эта гадина все равно исхитряется туда залезать. Всех кур у меня передушит, — жаловался мельник.

Но старик не хотел браться за это дело, и Черепаха на него обиделся.

Мы продолжали ходить на охоту в те края то с гончими, то с одной Зымкой — за каменными куропатками и вальдшнепами. Каменные куропатки попадались недалеко от реки, в голой, каменистой местности. По утрам, до рассвета, они подавали голос с высоких известняковых скал: «Ки-ки-кик! Ки-ки-кик!» — и их металлический щебет заставлял Зымку настораживать уши. А вальдшнепов мы искали на дубовых вырубках, где были старые, гнилые пни.

Однажды во время охоты пошел дождь, и мы завернули на мельницу обсушиться и переждать непогоду. Мельник встретил нас холодно.

— Ну, как лисица? Приходит? — спросил дел Мирю.

— И не говори… Две недели назад унес всех кур домой, да старуха моя не соглашается. Двор, говорит, мал, цветы ее клюют. Позавчера принес их обратно, и за ночь петуха не стало. А ведь они под крышей были, в сукновальне, — рассказывал нам дед Петко, раздосадованный и огорченный.

— Как же лиса туда залезла? — удивился старик.

Мельник пожал плечами:

— То-то меня и убивает, что я понять не могу. Хоть бы узнать, что это!

— Может, хорек?

— Нет, не хорек. Хорек унесет голову, а остальное зарывает. Нет, не хорек.

— А перья оставляет? — спросил дед Мирю.

— Оставляет, но мало. И не поймешь, когда она тащит куру. Только услышишь — закудахтала, выйдешь — одной уже нет. И куда она ее уносит, черт ее знает!

Дед Мирю задумался.

— А собака? Не лает? — спросил он.

— Лает иногда, да что она сделает? А может, она и не на зверя лает. Вроде редко голос подает, — объяснил Черепаха.

Дождь упорно не переставал. С широкой стрехи бежали струйки, срывались крупные капли. Сквозь шум дождя слышался грохот двух жерновов, от которых старое здание ходило ходуном. Пахло нагретым зерном и дымом от очага — в жилой комнатке горел огонь. Над лесом пополз туман.

— Из сукновальни унесла, говоришь? Ну-ка, покажи мне, где спят куры, — сказал дед Мирю.

Дядя Петко повел нас на сукновальню. Вход в нее был прямо из мельницы, которую отделяла от сукновальни только одна стена. Мастерская сейчас не работала, и крестообразный молот, сделанный из двух толстых балок, был угрожающе приподнят, словно только того и ждал, чтоб вода привела его в движение и он тяжело бухнул бы в канаву. Сырые стены казались страшными, словно стены какой-нибудь средневековой камеры пыток. Несколько толстых балок, покрытых мучной пылью и паутиной, поддерживали сложенную из заплесневелой черепицы крышу.

Мельник показал, где спят куры. Серые глаза старика обежали стены и остановились на балках. Он попросил лесенку, прислонил ее к одной поперечине и долго там что-то рассматривал.

— А кошка у тебя есть? — неожиданно спросил он.

Дядя Петко почесал затылок.

— Была, да что-то не прижилась. Убежала в город. Думаю на днях взять котенка. А почему ты спрашиваешь? — ответил он.

Дед Мирю продолжал всматриваться в балки. Взгляд его скользил по толстому пласту мучной пыли, которым они были покрыты, и вдруг он, заметив что-то в глубине мельницы, присвистнул от удивления. Торопливо переступив своими длинными ногами на две ступеньки ниже, старый охотник подался назад, словно хотел от кого-то спрятаться, и тихонько шепнул мне:

— Ружье… принеси ружье!

Я помчался в комнату и дрожащими руками схватил прислоненную к стене двустволку.

— Иди сюда, посмотри, кто жрал кур дядюшки Петко, — сказал он и подал мне руку, помогая взобраться на лесенку.

На балках было видно множество круглых следов. Они вели к задней части крыши, под которой находилась жилая комната. В обмазанной глиной чердачной клетке спиной к нам лежало какое-то животное, выглядевшее издали серым клубком. Оно лежало у самой трубы и, очевидно, не подозревало, что за ним наблюдают.