Исаак Дан - Весна

Только сегодня. Она была рядом. До чуда оставался лишь миг.

Каждый новый шаг отдалял её от моря. И она ступала, за шагом шаг.

Нет, нет, нет! Она должна была вырваться, убежать, спрятаться, тайком прокрасться к морю. Ни можно и нельзя взрослых, ни страх остаться одной, ни любовь к маме и боязнь причинить ей боль, ни "что будет потом" не могли быть преградой. Один лишь порыв, вздох, движение и они ничего б не стоили, они б отступили.

Но она ушла, чтобы, просыпаясь через долгие годы, со стоном сжимать губы, на которых вновь была свежей соль от тех слёз.

С тех ли пор Аня мучалась своей тоской? С тех ли пор она ждала и ждала? Мига, приносящего ей дыханье свободы. Блика, открывающего ей неизведанное. Ветра и волн.

Ждала днями, неделями, месяцами. Не зная точно – чего. Раздражаясь, смеясь над своим ожиданьем. Но когда что-то брезжило вновь... Каждый раз нечто мягко, но уверенно опускало руку ей на плечо и уводило прочь. И она покорно брела.

Почему? Почему? Почему? Она была никчёмностью, отданной стремнине щепкой? Ей нравилось мучиться, нравилось быть ведомой? Она настолько боялась поступить не как все?

Аня помнила, что в тот вечер страшило больше всего. Даже если она вернётся. Там ничего не будет. Холодный ветер и монотонный прибой. Остальное пригрезилось, она вообразила. Взрослые думали именно так.

И пока она сама становилась взрослой, видела, все вокруг думают именно так. Только Аню будоражили ветер и волны. До дрожи. Она придумывала себе то, чего нет.

Аня бросила бы вызов всем, будь она уверена, что они не окажутся правы. Время раз за разом подтверждало их правоту. И смеялось над Аней.

Один человек мальчишкой поверил в короткие секунды своего сна и отдал им жизнь, бросив в огонь всё то, что другим было дорого. И стоял на своей правоте крепко, как среди бешеных волн твёрдо держится вросший в песок гранит. И чудо жило с ним так же естественно, как с Аней жила тоска.

И однажды коснулось Ани. Она видела – просто весенний свет на коре дерев. И знала – это нельзя придумать.

Чем было счастье Ани? Приключением, случайностью, сном, прихотью Спирита, его мимолетным отдыхом? Забыл ли он уже о ней, вспоминал ли, смеясь, вырвал ли её из памяти, как ещё одну помеху видениям? Может быть, думал о ней иногда. С грустной улыбкой. С тоской?

Что, что могло помешать разорвать тоску? Какое бедствие, болезнь, наваждение, морок? Как можно было уйти из её жизни так, без объяснения, без слова, без безмолвного знака, брошенного через расстояния, без крошечной нити смысла. Без прощанья. Оставить её в пустоте, в безведенье, в чём вина её или беда.

Ответ найти было так просто. Нужно было сделать всего один шаг. Так просто было прийти к нему. Это было первое, что сразу же надо было сделать. Было просто смешно терзать себя днями и ночами, так и не появившись у него.

Можно было бояться тёмного склепа, в который он себя заточил. Можно было дрожать, предвосхищая отчаянье, которое её охватит, когда она увидит его холодное презренье, услышит жестокие слова – между ними всё кончено. Найдёт его больным, уничтоженным, умалишённым. Откроет для себя неведомую, страшную правду их истории, он с самого начала смеялся над ней, она была нужна ему лишь для забавы. Познает его ложь.

Ничто не должно было остановить её. Она должна была узнать разгадку своего мимолётного счастья и тяжести непонятной разлуки. Чего бы то ни стоило, чтоб ни ждало. Разве она была настолько слаба, чтобы не прийти к нему из глупого страха?

Сколько раз она хваталась за любое препятствие, чтобы не идти. Сколько раз она возвращалась, подойдя едва ли не к его подъезду. Поняв, что её попытки бесплодны, последние дни Аня и не мучила себя такими жалкими выходками.

Или он не пускал её? Или она поняла, как-то догадалась внутренне – идти напрасно, всё погибло – внезапно, вдруг, без причины – ничего не исправить.

“Сегодня”, – сказала себе Аня утром. ”Отчего сегодня?” – думала она, лёжа в постели. Может быть, он позвал? Может быть, её мучительное ожидание, её не затухающая надежда и неисчезнувший порыв накопились, восстали и прорвали преграду, не позволявшую сделать это? Может, час настал? Но сегодня может опять ничего не получится! Аня была уверена, что придёт к нему, не вернётся от порога.

Было воскресенье, мама уезжала к бабушке. Не удивилась, что Аня не поедет. Ни о чем не спрашивала. Что-то шутя, будто невзначай, говорила о Максиме. Теперь её ничего так не тревожило в Ане?

Это было неважно.

Аня пила кофе и смотрела в окно. Ей вспоминались пропылённые поезда, уносившие её когда-то на Запад или на Юг, их неровное движение, стук колёс, маята людей в узких проходах купейных вагонов, множество снеди на столиках каждого купе, шум детей, монотонные – в такт колесам – разговоры взрослых. И бегущие окна – деревья, деревни, пасущийся скот, поля, вдруг открывающиеся из-за заслона лесопосадок. Зазвонил телефон. Аня пила кофе. Будь это Макс, Леночка, недавно всплывшая на горизонте и принявшаяся донимать её, кто угодно ещё, ей сегодня не смогли б помешать. Аня знала твёрдо. Просто говорить с кем-нибудь не хотелось. Даже если звонили маме.

Улицы, встретившие Аню, были украшены пронзительной зелёной листвой. Свежей, но уже набравшей полную силу. Пропитанной солнечным светом.

Аня шла очень медленно, и до чего странным казался ей путь. Она вспоминала, как уже шла по нему. Как возвращалась с Леночкой и Олегом, когда стих мороз и бесшумно падал снег, снежинки на лице таяли, а ей было страшно и ни о чем не хотелось думать. Как ветер бил в лицо и не давал ей придти к нему, самой, первой. Как совсем недавно с огромным трудом давался каждый шаг, и она так и не могла дойти до цели. Она достигла места, дальше которого не смогла продвинуться какую-нибудь неделю назад, и невольно улыбнулась. Что же так крепко удерживало её?

Она прошла мимо детской площадки с песочницей, на которой сидела, отстав от Джека. Смотрела на серый дом. Внезапно вспомнила гнетущее мрачное чувство, так долго прогонявшее её прочь. Представила себе его холодное жилище. Ей не было страшно, в ней не было никаких колебаний. Было тяжко.

Отчего она плакала, впервые выбежав из его стен? И вправду от жути? Вероятно оттого, что прошло уже много дней, и то время казалось ей далеким, весь её тогдашний ужас перед заведёнными в подлобье глазами казался надуманным, ненастоящим. Она плакала оттого, что ей стало тяжело там, внутри. И тяжело становилось всякий раз. Стены эти были для неё непереносимы.

И под сень этих стен третий раз она шла непрошенной гостьей.

Аня уверенно вошла в подъезд. Как будто забыв о том, что же ждёт наверху. Не думала о Спирите. Ни о холодном и чужом, ни о ранимом и нежном. Нужно было разрубить один узел. Раз и навсегда.