Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов

Он медленно приближается к Пауле. Тот стоит у передней парты — приговоренный перед эшафотом. Поначалу Пауле хнычет. Потом его вдруг осеняет, и он ухмыляется:

— А мне скостили восемь ударов!

— Это за что еще?

— За сенокос и за грибы!

— Он не врет?

Первый ученик шелестит списком.

— Все верно, восемь ударов.

Учитель с трудом подавляет досаду и яростно ударяет по классной доске.

— Все восемь зачеркнуть… А уж в следующий раз ты у меня… вжик… получишь… вжик…

Поля пустеют. Ветер носится над равниной, не встречая сопротивления. Дождь промывает небо и землю. Потом выпадает несколько солнечных деньков, когда жестяной стрекот молотилок разносится над влажно-комковатой землей. Сеятели топочут облепленными землей сапогами, разбрасывают зерна. Скворцы тучей вьются над свежими бороздами. Между комков земли пробиваются стрелки озими. Они больше красные, чем зеленые. Подрастут и начнут трепетать на осеннем ветру. Поздняя осень. В деревне настает спокойная пора.

Ариберт и Дитер фон Рендсбург учатся верховой езде. Учит их управляющий. А почему бы и нет? Зря он, что ли, был вахмистром у гвардейских улан?

— Рабочей рысью марш! — командует он.

Поначалу занятия ведутся с лонжей на выгоне. Манеж еще пока не отстроен. Для местных детей настают веселые денечки. Они шпалерами выстраиваются вдоль облетевшей бузинной изгороди у амбаров и наблюдают.

— Как здорово, что мне не надо у него учиться, — шепчет Пауле Венскат. Всякий раз, когда управляющий поворачивается к ним спиной, Пауле бросает в лошадей то пригоршню песка, то камушек. И порой даже попадает в цель. Тогда лошадь взбрыкивает либо нервно взмахивает хвостом, словно ее огрели плеткой. И тогда сыновья милостивого господина начинают болтаться в седле, как бумажные куклы.

— Прямо сидеть, господин Ариберт, корпус прямо.

Ариберт старается изо всех сил. Управляющий выпускает лонжу из рук и раскуривает сигару. Пауле Венскат швыряет тем временем острый кусок щебенки. Лошадь с фырканьем становится на дыбы. Красная пена показывается у нее в ноздрях. Соскучившись по прыжкам, она прядает вперед. Ариберт запускает обе руки ей в гриву. Хоп! И через ограду выгона. Размахивая руками, управляющий трюхает следом. Но Ариберт не падает. Он судорожно вцепился в гриву. Лошадь мягким галопом кружит по озимям. Тут Ариберт даже выпускает гриву и хватается за поводья. Тоном победителя он уверенно кричит:

— Вот оно! Давайте и дальше заниматься здесь, господин управляющий! Здесь, знаете, как хорошо. И не трясет ни капли.

Управляющий протестует. Он взволнованно сосет сигару. Нельзя такою ценой добывать себе удобства. Но Ариберт желает, чтоб не трясло. Ариберт желает.

— Я хочу сегодня остаться здесь. Дитер, попробуй ты тоже.

Ариберт останавливает лошадь. Это кроткая и терпеливая животина для гостей. И к поразившему ее камню она отнеслась, как отнеслась бы к незаслуженному удару хлыстом, нанесенному рукой воскресного гостя.

Управляющий, ворча, повинуется. Наездники вытаптывают на поле темный круг. Словно крысы выгрызли огромную дыру в краюхе хлеба.

— А что бывает, если лошади вытопчут посев? — Так спрашивает Лопе вечером у отца, когда оба они вяжут веники.

— Лошади — они глупые. Зеленя и есть зеленя, а трава — она и есть трава: вот они какие, лошади-то. И бог до них не касается.

— Разве не бог сотворил лошадей, раз у него сотни рук?

— Сотворил? Сотворить-то он их, точно, сотворил, из глины, из праха, наверно… больше всего из грязи, но лошади не чувствуют бога. Они чувствуют кнут да овес на зубах… и потому… да, потому человек для них значит больше, чем бог. Человек, человек… — Тут Липе осеняет: — Понимаешь, Лопе, человек все равно, что заместитель бога на земле.

И Липе смеется, довольный своим объяснением.

Лопе с любопытством ждет, когда он тоже ощутит бога. И решает для этой цели есть побольше картошки. Тогда, может быть, он начнет быстрей расти.

Дни одеваются в густой туман. Ночи полны ветром, мелким дождем и шорохом листьев. Не самая благоприятная пора для прогулок жены управляющего и Фердинанда по парку. Тем не менее жена управляющего категорически желает сесть на мокрую от дождя скамью. Таким огнем она до сих пор пылает. Моросящий дождичек, можно сказать, испаряется, коснувшись ее волос и лба. Фердинанд в изношенном пальтишке зябко отшатывается от скамьи.

— Сегодня лучше не надо, сегодня так легко простудиться, вот и будешь получеловеком, ну, в лучшем случае, человеком на три четверти.

— О-о-ох, — разочарованно тянет она.

— Ты не находишь, что жизнь в какой-то мере становится лишь частью себя самой, коль скоро дух почему-либо связан… как бы это сказать, связан болью или недомоганием всего тела… то есть, устремлен исключительно на тело и телесные потребности?

Об этом жена управляющего, как выясняется, еще ни разу не задумывалась. Но раз Фердинанд так говорит, — она называет его теперь Ферди или даже Фердик, — раз Ферди так говорит, значит, так оно и есть. Фердинанд увлек ее за собой. Они углубились в парк. Возле каждой скамьи, мимо которой они проходят, жена управляющего пытается бросить якорь, но для Фердинанда в этот вечер каждая скамья есть ложе порока. Он не оставляет попыток увлечь ее за собой в буйные сады мысли, где нет места подобным скамейкам.

— Ты ведь тоже хотела задуматься о смысле одиночества. Ты задумывалась? Я хочу сказать…

— Чем больше я задумываюсь, тем больше я тоскую по тебе. Я могла бы средь бела дня заявиться в контору и расцеловать тебя.

И опять Фердинанд растроган.

Но ведь зима на носу. Фердинанд и сам понимает, что в парке больше не погуляешь. Тогда Фердинанд отодвигает в сторону свой черный платяной шкаф, берет на подержание долото и молоток, и в ночной тиши, когда управляющий забавляется картами в винокурне, высаживает из стены один камень за другим. Поначалу дыра еще очень мала, они только и могут, что посмотреть друг другу в глаза, но дыра все растет, теперь через нее можно при желании даже целоваться. В один прекрасный день цель достигнута. Тогда она и свой шкаф придвигает к этому потайному ходу. Оба выламывают задние стенки из двух пропахших нафталином вместилищ и могут теперь бывать вместе, когда захотят.

— Прекрасная мысль, все равно как в романе, — говорит она.

— Чего не придумаешь, когда сидишь здесь и слушаешь твой стук либо скрип твоего шкафа.

— А мусор, мусор-то куда мы денем? Как бы беды не было.

— Нет, нет, просто очень приятно размышлять о возможности, иногда размышлять даже приятней, чем воспользоваться…

Фердинанд на этом и останавливается. Но жена управляющего более активна. Она собственными руками сшила две гардины для Фердинандова окна. Гардины плотные, сквозь такие никто не увидит, когда они вместе сидят в комнатушке у Фердинанда.