Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов

— А это, для вашего сведения, марш социал-демократов. Да, вам еще учиться и учиться.

И три ученика, не жалея сил, разучивают торгауский и социал-демократический марши. Они еще обливаются потом от напряженного труда, но тут дверь в кухню открывается, на пороге возникает лакей Леопольд в своей черной полосатой куртке и наилюбезнейшим образом от имени его милости просит прекратить этот адский шум. За спиной Леопольда виднеется физиономия Венската.

— А разве это не моя квартира и разве я не могу в ней шуметь сколько вздумается? — спрашивает Гримка.

— Так-то так, но его милость не могут работать из-за твоего шума.

— Работать? А разве рабочий день не кончился, господа хар-рошие?

— Да перестань ты ломаться, — не выдерживает Венскат, — уши вянут тебя слушать. Когда рабочий день кончается, должно быть тихо, не то я притяну тебя за нарушение общественной тишины и спокойствия. Вы что, не можете тарабанить на выгоне?

Трое шахтеров укладывают свои инструменты. Гримка еще некоторое время препирается с Леопольдом и Венскатом, после чего школа барабанного боя в полном составе отправляется на луг.

— Хорошенький подарочек для его милости этот Гримка, — говорит Венскат Леопольду. — А бедному Блемске пришлось выехать.

Но сам Блемска вовсе не считает себя бедным. Он теперь работает на шахте. И с каждой смены приносит домой охапку досок. И с каждой неделей в общинном домике становится все меньше щелей. И коза больше не мекает на кухне, и уголь есть для топки, и дым выходит в трубу, как ему и положено.

— Что я, с ним обвенчался, со старым Рендсбургом, что ли?

На иссохшее лицо его жены просится улыбка, но из-за рассеченной губы вместо улыбки получается плаксивая гримаса.

— Да, только…

— Чего только? На тот год у нас и картошка будет, и зерно, и в хлеву — вторая коза. Чего тебе еще надо? Лучше гнуть спину перед черным углем, чем перед черным помещиком, этим кобелем, этим…

Да-да, Блемска нигде не пропадет. И в шахте тоже. Поначалу ему платили посменно и держали наверху. Он перегонял вагонетки. Потом он спустился в забой. Уголек сперва показался ему потверже, чем луговина, поросшая пыреем, но его руки, две добытчицы, привыкли и к углю. Они обросли еще более толстой и блестящей мозолистой кожей, они больше не горели, как в огне, проработав полсмены. И тогда Блемска перешел на сдельную оплату. Вот только к разреженному воздуху и к вечной темноте он долго не мог привыкнуть. А уж когда он видел своих «куколок» в блудливых руках Гримки, он отворачивался и смотрел в сторону. Но в конце концов это были не его собственные лошади, а заезженные и замученные хозяйские доходяги.

Блемска вступил в профсоюз. На шахте он больше не чувствовал себя таким одиноким. Здесь были и другие, которые точно так же не желали ущемления своих небольших прав и знали, чего им надо, черт подери. В работе Блемска со временем всех опередил. В остальном держался вполне спокойно. Шахтеры, жившие в деревне, помнили, разумеется, его историю и поддразнивали порой: «Эй, Блемска, а здесь ты будешь кого-нибудь колошматить?»

Ничего подобного. К нему начал подкатываться штейгер.

— Блемска — вот кто у меня станет старшим, — сказал он и одобрительно похлопал бывшего батрака по плечу. — Ты, по крайней мере, умеешь работать и не лезешь с требованиями, как остальные.

Но Блемска таких штучек не любил.

— Ничего из этого не получится, — сказал он, и белые зубы сверкнули на черном от угля лице, — я этой породой по горло сыт. Меня не заставишь кланяться в ноги. Ищите себе надзирателя в другом месте.

У шахты тоже есть свои уши, как есть они у лесов и полей, принадлежащих его милости.

— Будем надеяться, тебе не выйдет боком твоя дерзость в разговоре с начальством, — шепнул один из дружков, который слушал эту беседу из квершлага.

— Чего там боком, не боком. Селедки, которыми я питаюсь, ловятся в любой воде.

— Блемска — свой парень, его надо в наш ферейн, — говорили другие.

— Ваш ферейн? — переспросил Блемска. — А что вы в нем делаете, в вашем ферейне? Пьете, жрете, пляшете? Юбилеи и кегельбан? Вы же не политический союз.

— Политический? Наш ферейн — он и есть наш, а стало быть, он политический.

— Между прочим, ваше руководство ходит к причастию, а многие из вас состоят в военном ферейне.

— К причастию? А почему бы им и не ходить к причастию? У нас каждый ведет себя, как хочет, а религия, да будет тебе известно, это личное дело каждого, и если, например, кто-нибудь участвовал в войне, почему б ему и не состоять в военном ферейне?

— Все равно как волк с голубиным хвостом — и не красный, и не черный.

— А это, доложу я тебе, из-за того, что ты вечно читаешь дома всякую левую писанину. Ты еще станешь совсем односторонним, как птица с одним крылом.

Если Лопе удается в воскресенье сбежать из дому, он идет к Блемске в общинный дом. Уже давно забыта взбучка, полученная от Блемски. Блемска всегда в силе, всегда в хорошем настроении. Он и дома ни минуты не посидит без дела, — здесь что-то починит, там что-то исправит. Вокруг общинного сада он ставит новый забор. Лопе и Фриц — тому скоро конфирмоваться — подают ему гвозди либо заостряют планки забора. А Блемска за работой рассказывает им всякие случаи из шахтерской жизни.

— Только не вздумайте трепаться, — предупреждает Блемска. — Вы скоро станете взрослыми, пора вам приучаться держать язык за зубами.

Лопе и Фриц молча переглядываются. Им странно, что они уже такие большие.

Для кучера Мюллера настали плохие дни. В то воскресенье после пожара его тоже вызывали к милостивому господину. А Мюллер не совсем еще протрезвел и был здорово не в себе. Милостивый господин отчитал Мюллера, почему это он, не шевельнув пальцем, наблюдал, как у него на глазах Блемска чуть не убил молодых господ. Мюллер от этого разговора сник, все равно как посыпанная солью улитка. А господин все больше горячился и гневался и посулил примерно наказать Мюллера. Лакей Леопольд доложил об этом разговоре Венскату, на что тот откликнулся следующим образом:

— И расчудесное было дело, уж больно им хорошо живется, господским наследничкам.

Уже на другой день для Мюллера было изыскано примерное наказание. Его заставили сдать лошадей и стать погонщиком волов.

— Пусть радуется, — заявил Блемска, узнав о наказании, — за волами не надо так быстро бегать.

Но Мюллер почему-то не радовался. И не столько из-за того, что его разжаловали, сколько по другой причине. Лошади, когда тянут плуг, ежели на них прикрикнуть либо огреть кнутом, хоть один круг да пробегут бойко, а волы так никогда не делают. Их без толку подхлестывать. С ними надо все время что-то делать, а если махнуть на все рукой, тогда на тебя сзади будут напирать другие упряжки либо заявится Бремме, смотритель, и поднимет бучу. А если не заявится смотритель, потому как не желает, чтобы у него от крика полопались жилы, тогда заявится управляющий собственной персоной.