Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов

Фердинанд растроган.

— Вы всерьез полагаете, будто любовь развивается так просто, скажем, так примитивно, как в этих романах?

На этот вопрос Фрида не знает, что и ответить, не имея соответствующего опыта. Взгляд у нее становится томным и засасывающим, глаза подергиваются поволокой.

— Вам надо читать другие, лучшие книги. Скажем так: вам надо внутренне двигаться вперед, заходить все глубже в заповедные долины любви. А вы, если можно так выразиться, все время ходите вокруг одного и того же дерева и любуетесь одними и теми же цветами.

— Я брала книги и в школьной библиотеке, но индейцы меня не интересуют. Представьте себе, господин конторщик: когда читаешь, как у человека снимают с головы кожу, это причиняет настоящую боль, если вот так сидишь, как я.

Фердинанд обещает при случае принести ей другие книги.

— Спасибо, большое вам спасибо, господин конторщик, только, ради бога, не про индейцев.

— Хорошо, не про индейцев.

Мимо идет жена управляющего. Вот как раз в эту минуту. Она бросает презрительный взгляд на Фриду и укоряющий — на Фердинанда. Тело ее превратилось в круглый шарик, который катится по-прежнему проворно. Фердинанд глядит ей вслед и задумывается. А Фрида мысленно целует задумавшегося Фердинанда в щеки и в лоб.

— Видите, у нее будет ребенок, ребенок — лишь сейчас, так сложны порой пути любви.

— О да, — говорит Фрида и на все воскресенье сыта этим разговором. Она уже не может читать с прежним спокойствием и вниманием. В мыслях ее господин конторщик то и дело оборачивается графом, а сама она — его метрессой.

В одно из воскресений Липе Кляйнерман дольше обычного не возвращается домой.

— Вечно эта пьянка, — ворчит мать. — Откуда он только деньги взял? — И с этими словами она засовывает в духовку уже готовый обед.

Лопе украдкой выскальзывает из дому.

— Посмотрю, может, отец уже в конюшне.

Он, конечно, врет, ему просто хочется заглянуть в свой закуток на сеновале. Волосы у Лопе опять отросли длинные-предлинные. Не ровен час, у отца снова возникнет идея поиграть в бойню. А Лопе не желает больше ходить плешивый, не желает, чтобы голова у него была, как тыква. Вот уже несколько дней на голове у Лопе в непослушной гриве можно заметить извилистую линию, которая должна изображать пробор. Лопе поглядывает в осколок зеркала. Он нашел его в господском мусорном ящике. Лопе глубоко убежден, что теперь его голова ни капельки не похожа на тыкву.

Некоторое время Лопе спокойно читает, потом он слышит внизу шаги матери и съеживается. Мать проходит мимо. Лопе спускается по лестнице. Кучера приходят задавать лошадям дневной корм. Мать с ожесточением двигает горшки на кухне.

— Отца там нет, — говорит Лопе со смиренным видом.

— Это любому дураку известно, — обрезает мать.

Замковые часы бьют час. Их дребезжащие удары дрожа расходятся в горячем полуденном воздухе. Труда что-то тихонько мурлычет себе под нос.

— Рехнуться можно от твоего воя, — сердится мать. — Если он сейчас не придет, будем обедать без него. Достань лучше ложки.

Кто-то украдкой шмыгает мимо окна, и отражение головы Венската на миг возникает в распахнутой створке.

— Матильда, подойди-ка к окошку.

Венскат начинает шептаться с матерью.

— Да ну! Быть не может! — говорит мать и задумчиво подносит к лицу сложенные руки. Венскат идет дальше. Немного спустя мать начинает куда-то собираться.

— Лопе, достань еду из печки, покорми Труду и маленькую. Поешьте все. Я тут ненадолго. Только смотри, не выходи из дому.

Лопе раскладывает еду по тарелкам.

— Ох, — говорит Труда с картофелиной во рту, — отец, наверно, пьяный придет.

Лопе прячет подальше ведро с водой.

— Когда он придет, я сбегу. Не хочу, чтобы он меня опять обкорнал.

Полдень тяжелым одеялом лег на двор и парк. Устало жужжат мухи. Через равные промежутки временя раздается бой замковых часов. Лопе считает: два часа, три. Возвращается мать и торопливо отыскивает что-то в ящике комода. Она тяжело дышит, должно быть, бежала. Лицо у нее приняло какой-то лиловый оттенок. Грудь вздымается.

— Что с отцом? — спрашивает Труда.

— С отцом? А что с ним может… Ну да, конечно… С отцом… — И мать уже снова за дверью.

— Может, он свалился в пруд, — говорит Труда и хлопает в ладоши. — Тогда он придет весь мокрый и забудет про свою бойню.

Лопе видит, как за окном торопливо снуют люди. Один раз он слышит что-то похожее на гудение грузовика. Большая шляпа овчара Мальтена проплывает, покачиваясь, мимо окна. Высокий лоб Фердинанда раздвигает тяжелый летний воздух.

Четыре часа. Длинней становятся тени от яблонь в огороде. Труда и Элизабет играют в магазин пустыми колосками из соломенного тюфяка и сосновыми шишками из деревянного короба. Скоро пять. Наконец слышится гул множества шагов, неясный рокот голосов, кто-то произносит:

— Нехорошо, что у него рука так свесилась. Она по земле волочится.

Тут уж Лопе бежит к дверям.

Трое мужчин несут кучера Мюллера, один — за голову, двое — за ноги. Кто-то широко распахивает кухонную дверь у Мюллеров, словно к ним в гости пожаловал великан. Трое опускают Мюллера на кухонный пол. У Мюллера коричневато-синее лицо, а язык торчит между зубами, словно хлебная корка. На нем сидят мухи. Глаза Мюллера повязаны платком. Люди набиваются в кухню, словно на праздник. Лопе и девочек оттирают в сторону. Кто-то составляет рядом все наличные стулья и табуретки, кто-то другой приносит доски и настилает их поверх стульев. Мюллера кладут на эти доски. Парикмахер Бульке пытается сложить руки Мюллера на животе, но когда он отворачивается, одна рука, негнущаяся, как палка, соскальзывает вниз, и Лопе слышит, как ногти Мюллера царапают по каменному полу.

— Надо их связать, — говорит кто-то.

Бульке пытается запихнуть высунутый язык Мюллера обратно в рот. Со стороны это выглядит так, будто он чем-то насильно кормит Мюллера. Одна из женщин отгоняет фартуком мух, которые садятся на тело.

По кухне расползается неприятный запах. В углу молча стоит Фердинанд.

— Он умер? — спрашивает Лопе.

Фердинанд кивает.

Мать встревожена:

— Скажите мне, люди добрые, куда подевался мой старик?

К парикмахеру отец ходил вместе с Мюллером.

— Хотите верьте, хотите нет, — говорит Бульке, — только у меня оба они были еще трезвехоньки. — Он связывает руки Мюллера, как для молитвы.

— А потом прямиком потопали к Тюделю, — сообщает фрау Венскат.

— Ему ж у Тюделя ничего не отпускали, — говорит фрау Бремме и кашляет дребезжащим кашлем.

— То-то и оно, — комментирует лейб-кучер Венскат, — они загодя уговорились. Мюллер, — и при этих словах Венскат торжественно обнажает голову, — Мюллер дал свои деньги Липе, а Липе потом заказал на двоих и сделал вид, будто угощает Мюллера. — Венскат снова приподнимает шляпу. — Тюдель ничего не мог поделать.