Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов

— А вы свободны, господин конторщик? — спрашивает Лопе.

— Это значит некоторым образом… вовсе не обязательно, чтобы тело… чтобы можно было идти, куда вздумается… — Фердинанд хлопает себя бледной рукой по лбу, — но здесь… но мысли… я хочу сказать, мысли способны взмыть над любой телесной несвободой… как бы это получше выразить… не знаю, понимаешь ли ты меня…

Нет, Лопе его не понимает. Его мысли словно продираются через лес с густым подлеском. Он цепляется, застревает, и этому нет конца, и дороги не видать.

А дома все застойно и глухо. Запах горячего белья. Мать сует в утюг раскаленную железную пластину. В спальне храпит отец. Элизабет делает себе бусы из желудей. Труда сидит за столом и хнычет:

— Всем справили платье для конфирмации, только мне…

— Других забот у тебя нет, дрянь ты эдакая! — взвивается мать.

— Так и пойду в церковь в лохмотьях…

— Тебя вообще конфирмовать не станут, чтоб ты знала…

— Цыц, вы! — рявкает отец из спальни. — Па-арядок и чистота на бойне…

— А ты, пьянчуга, чего суешься?

Мать с грохотом захлопывает дверь в спальню. Тишина. Зернистый снег царапает оконные стекла.

Потом снова приходит весна. Вырывается из лесов. Белое зимнее одеяло расползается. Земля потягивается после сна, и одеяло трещит по всем швам. Земля заглатывает снег. Она гонит его вверх, на деревья. И там он лежит, благоухая, между ветвей. О, земля, земля!

Но человек не довольствуется тем, что она делает сама по себе, эта земля. Он теребит ее и гладит, тискает ее, похлопывает и разбрасывает ее комья. Своими плугами он вспарывает ей кожу, наносит ей царапины и раны, сует в раны всякие растения.

Вот и Лопе со своими волами оставляет на коже земли глубокие царапины. Волы фыркают, поскрипывает ярмо. Теперь у Лопе не бывает подряд по несколько свободных дней, которые принято называть каникулами. Наверно, он и впрямь стал взрослым. Он дал клички каждому из своих волов. Для него вол не «скотина» либо там «каторжный», нет, — он подыскал для них имена в своих книгах. Одного зовут «Вамба», другого «Ватусси».

— Так ни людей не зовут, ни волов, — дразнится Труда.

Но Лопе на это отвечает:

— Ты просто дура и ничего в своей жизни не читала, кроме Псалтыри.

А волы у Лопе, если хотите знать, поумнее иного человека. Они, к примеру, знают смотрителя и знают управляющего. И замечают приближение этих погонщиков, вернее, сверхпогонщиков, раньше, чем Лопе. Они чуют также, когда Лопе совершает прогулку по заросшей сорняками делянке своих мыслей, и в такие минуты работают с ленцой. Но когда их погонщик вновь натягивает мокрые штаны будней и кнут со свистом дергается вперед, Вамба и Ватусси ускоряют шаг и вертят хвостами, тем самым признавая, что их погонщик снова стал настоящим погонщиком, без дураков.

Деревня и усадьба проснулись к новой жизни. Повсюду бродят люди. У каждого есть какое-то дело. Для человека весна вроде кнута. Карлина Вемпель с тяжело груженной тачкой, шатаясь, бредет по дороге. Вот и она не умерла за зиму. Глянь-ка, а вон и смотритель Бремме, этот гномик юркнул в поле, поскреб землю в одном месте, поскреб в другом, и голосок у него дребезжит, будто лопнувшая часовая пружина.

А вот и торговец Кнорпель, маленький, седобородый, с бегающими глазками под низко нависшим лбом, который сплошь изборожден морщинами забот. Кнорпель не ходит, Кнорпель шмыгает. Он раскланивается, он болтает, изображает благодетеля, что-то заносит в свои тетрадки и все же остается чужаком на деревне. Есть люди, которые говорят, будто Кнорпель очень богат. Есть, напротив, такие, которые утверждают, будто он беден, как церковная крыса среди зимы, и до сих пор не помнит себя от радости, что ему удалось по дешевке откупить лавку покойной Крампихи.

Густав Пинк, председатель местного отделения социал-демократической партии, — один из тех, кто Кнорпеля на дух не переносит.

— Выходит, я затем добываю в шахте свои гроши и отношу их к нему, чтобы он мог разгуливать в крахмальной рубашке. Так, что ли?

Пинк предпочитает покупать для себя всякую мелочь в шахтерской лавке. Но, бывает, он забудет купить солодовый кофе или там булавки, и тогда фрау Пинк начинает причитать, что, мол, как далеко ходить до шахты, только подметки сбивать, после чего покупает всю эту мелочь у Кнорпеля. С непостоянных покупателей Кнорпель всегда берет на один-два пфеннига больше. Густав Пинк не знает, что его жена иногда делает покупки у Кнорпеля.

— Это пришлый кровопийца… от меня… да ни единого пфеннига, — выхваляется он.

Да-да, уж этот Кнорпель. Кстати сказать, Кнорпель ни в грош не ставит ферейн ветеранов.

— Детские забавы, — приговаривает он, — каски бумажные, винтовки деревянные.

— Он так говорит, этот торгаш, потому как сам войны не нюхал, — объясняет Шуцка Трубач, который председательствует в ферейне ветеранов. — Он отродясь не был солдатом, вот его и гложет. Только и всего. Мужичок с ноготок.

Но жена Шуцки Трубача, несмотря на это, покупает у Кнорпеля селедку, и повидло, и прочие хозяйственные мелочи.

Каждое воскресенье, о приходе которого господь бог возвещает ударами колокола по головам верующих, Кнорпеля можно видеть в церкви. На этом настаивает жена Кнорпеля. Чтобы угодить жене, он, мол, и отсиживает в церкви положенное время. Злые языки утверждают, будто он никогда не берет с собой молитвенник, будто под мышкой у него зажата расчетная книга и будто во время богослужения он ведет свою бухгалтерию.

Кнорпель не является также и членом социал-демократического ферейна, потому что Густав Пинк — председатель этого ферейна — у него не покупает, а поддерживает кооперативную лавку. Зато Кнорпель — член велосипедного ферейна «Солидарность».

— Все едино клуб для красных, — высказывается на этот счет управляющий Конрад.

Члены правления долго ломали голову, когда решали вопрос о приеме Кнорпеля. Дело в том, что велосипеда у Кнорпеля нет и не было и ездить на нем он, соответственно, не умел. Голову они ломали до тех пор, пока кого-то не осенило, что ферейну очень полезны платежеспособные члены. Кнорпеля приняли.

В качестве нового члена Кнорпель на очередной встрече был удостоен танца в свою честь и за это поставил остальным членам бочонок пива.

— Уж не мог заказать солодового, — ворчала его желтокожая жена, — ты ведь знаешь, у меня душа не принимает эту горечь.

И тут Кнорпель заказал еще кружку солодового пива специально для своей жены.

«Пусть вам в долг отпускает серый волк» — такой плакатик выставлен у Кнорпеля в лавке. Кнорпель и в самом деле никому ничего в долг не отпускает. Лавочница Крампе, правда, отпускала, но это уж ее дело.

— Мои поставщики тоже не ждут денег, — говорит Кнорпель. Он расплачивается сразу, как только получит счет, и за это поставщики предоставляют ему два процента скидки. Так стоит ли лишаться такого очевидного преимущества из-за этой голи перекатной?